Повсеместно люди верили, что настал конец света и пускались либо во все тяжкие, либо в крайнюю степень религиозности. Шествия с крестами и хоругвями стали повсеместным явлением, и мне было очень удобно перемещаться вместе с ними из города в город.
Одевшись во вретище, я медленно брела с молящейся толпой, думая о своем: вспоминала прежнюю жизнь или думала о том, что же делать дальше. Каждый день я со страхом ждала появления симптомов чумы, но этого не происходило. Открыв глаза утром, искренне благодарила Бога за еще один день жизни и проживала его как последний. Что меня спасало от смерти – советы доктора Бакли или милость Божия – я не знала.
Чем дальше я продвигалась сквозь этот хаос, тем чаще вспоминала Прайма, его глаза, улыбку и полные мудрости слова. Ведь он прошел через сотни лет подобной боли, но остался прежним, даже стал лучше. Так и я постараюсь – буду стараться остаться человеком, несмотря на звериную жестокость моих сородичей, которая была повсеместно.
Я рассчитывала попасть в Арагон и как-то наладить жизнь, хотя понятия не имела, как это сделать без денег и связей. Для девушки в моем положении существует только два пути – в монастырь или замужество. И причем второй вариант тоже под вопросом, потому что кому нужна бедная сирота с не очень крепким здоровьем? Гнить заживо в монастыре я не собиралась, так что впереди меня ждала полная неизвестность.
По крайней мере, в Калелье меня ждал дом – единственная собственность, которая мне принадлежала, пусть и сгоревшая в пожаре. Мари и Санчес увезли меня в беспамятстве, поэтому я совсем не знала, в каком состоянии дом. Мне хотелось верить, что его можно восстановить.
Рассчитывать на многое не приходилось, но у меня не было другого выхода. В крайнем случае, поселюсь в моем старом доме и буду как-то обживаться. После многомесячной дороги стог сена для меня был шикарным вариантом, а дом после пожара, да еще мой – вообще предел мечтаний!
И все-таки, если честно признаться, я не верила, что Прайма больше нет. Я просто не верила – и все! Он же так легко расправился с теми оборотнями около своего дома! Еще тогда у меня поселилась уверенность в его несокрушимости, даже не могу сказать, почему. Ведь нашли только его одежду, а он мог ее бросить или снять. Это не важно. Ну а то, что его нигде нет – может, он не хочет, чтобы его видели? Эта теория придавала мне сил.
В начале августа я дошла не только до Роны, но даже до предместий Венеции. Мне посчастливилось пристать к каравану из двадцати трех паломников – мужчин, женщин и детей, которые шли в Собор Святого Марка в Венеции, чтобы вымолить прощение грехов и спасение от чумы. Мне не в первой приходилось изображать из себя монаха – я снова переоделась в мужской наряд и дотошно повторяла за ними молитвы и принимала участие во всех литургиях. Это приносило мне защиту, пропитание и покой. Вообще-то я не хотела туда плыть – но выбирать не приходилось. И потом, там можно было узнать что-нибудь о судьбе Прайма.
* * *
В Венецию мы приплыли на диковинных узких лодках, которые тихо плыли через спокойную гладь осеннего моря. Когда очертания берега остались в легкой дымке позади нас, то внезапно перед нами, посреди моря показались верхушки собора Святого Марка и еще с десяток таких же величественных зданий. Это вызвало ликование и приступ религиозности у моих друзей – в соседних лодках послышался торопливое бормотание молитв и восхищенное славословие Бога. Я их понимала. Ведь после тех ужасов, которых мы вдоволь насмотрелись по дороге сюда, купола соборов сулили долгожданное окончание трудного пути. Но нас ожидал неприятный сюрприз – город был закрыт для паломников, странствующих монахов, рыцарей и всех, кто искал спасение от чумы в стенах самого богатого города Средиземноморья. Патриции и священники закрылись в своих виллах и палаццо, ожидая момента, когда передохнут все заболевшие, а они унаследуют земли и имения после них.
Я смотрела на город с ненавистью, размышляя о том, что зря сюда приехала. Мне лучше было бы просто пойти в Калелью через Барселону. Гондольер, управляющий лодкой, в которой я сидела, сказал:
– Однако я могу отвезти вас в бедный квартал Венеции, Каннареджо. Мосты, ведущие из него к городу, охраняют гвардейцы дожа, но с моря пускают всех. Там сейчас такое делается! Ну что, плывем?
Мои попутчики, которые пребывали в самом мрачном расположении духа, не готовы были вот так просто взять и повернуть назад, на север Франции. Люк, который был самым воинственным из нашей компании, заявил:
– У меня важное дело к Святому Марку! Мне нужно лично с ним потолковать! Так что я «за».
Пожилая Марта согласилась поехать, чтобы переночевать и завтра уехать обратно, а ее муж, Пьер, согласен был на что угодно, настолько устал. Так что мы дружно закивали головой и наша гондола поплыла к западному берегу Венеции, где располагался Каннареджо. Остальные участники паломничества отправились в обратный путь, и мы их больше не видели.
На берегу Каннареджо стояла толпа желающих уплыть с этого острова, что немного меня насторожило. Но я собиралась разузнать о Прайме, а значит, мне придется ступить на этот грязный берег.
– Вот вам пример того, что делают достопочтенные господа с евреями! – заявил гондольер, показывая на нищих в странных балахонах, которые стояли с протянутой рукой в конце пирса. – Дож запретил им селиться где-либо, кроме этого гетто, и грамоты на занятие ремеслами тоже не дает.
Я с ужасом посмотрела на бедных, худых и изможденных людей, единственной надеждой которых были подачки приезжих. Марта, Пьер, Люк и я по очереди расплатились за поездку на гондоле и мы дали несколько монет нищим, которые были готовы драться друг с другом за мелочь. Я не знала, куда податься в первую очередь – в Венеции впервые, да и знакомых – никого. Но с моим опытом выживания это было сущей ерундой. Труднее будет найти кого-то, кто сможет ответить на вопросы, касающиеся недавних боев бессмертных на улицах этой древней столицы.
Пока я рассматривала блеск и нищету улиц Каннареджо, Мария заявила безапелляционным тоном:
– Нам нужно найти ближайшую церковь и возблагодарить всех святых за то, что мы доплыли до Венеции целые и невредимые! – она подобрала юбку и, ловко перепрыгивая лужи, устремилась в центр ближайшего квартала, где стояли ветхие лавки менял и торговцев продуктами. Мы покорно пошли за ней, потому что пока она помолится «как следует», а это как минимум два часа, с ней будет бесполезно разговаривать, и мы не сдвинемся ни на шаг в сторону центра Венеции. Я посматривала по сторонам, размышляя, можно ли узнать все у трактирщика или придется бросить всех и переплыть ночью морской канал?
Марта отчаянно жестикулировала, пытаясь выяснить у менялы, где находится ближайшая церковь и после взаимного складывания ладоней наконец-то наступил момент взаимопонимания – старик грязным пальцем показал в конец улицы и произнес:
– Санте Христофоро, Санте Христофоро!
Марта поблагодарила его, и мы побрели туда, куда показал меняла. На небольшом куске земли, которая была в большом дефиците в Венеции, стояла внушительных размеров церковь с красивым фасадом, большим круглым окном и двенадцатью апостолами, которые грустно смотрели на нас. Марта и мои спутники решительно исчезли в глубине церкви, а я последовала в холодный сумрак собора. Внутри пахло свечами, ладаном и почему-то соленой водой.
