Людей было немного, и мы могла спокойно все рассмотреть. Внутреннее убранство церкви было не настолько роскошным, как мы ожидали: восково-желтая фигура Христа в золотых лучах, такая же Мария, и все это напротив простых церковных лавочек. Солнце проникало вовнутрь через простенькие витражи и было очень спокойно здесь находиться, не смотря на то, что мой отец всегда повторял, что статуи и иконы в соборах – большое богохульство, чем неизменно приводил в ярость маму. Я впитала его взгляды на вопрос поклонения статуям и не падала ниц перед ними, как сейчас делала Марта. Я считала, что этот обряд успокаивает ее и поэтому не спорила с ней. Пока мои друзья изливали на амвон потоки отчаянного уважения и смиренной покорности, я решила выйти на улицу, чтобы осмотреться еще раз. Вид справа от входа на Венецию показался мне интересным. Я шла вперед, смотря под ноги, потому что в глаза светило яркое солнце и с грустью думала, что мое теперешнее скитание по Европе – лишь жалкое подобие моей мечты увидеть мир. Он оказался грязным и неприветливым местом, в котором главное для меня – раздобыть еду и вовремя смыться.
Когда я делала последний шаг навстречу Венеции, дорогу мне вдруг кто-то перегородил. Я подняла глаза и ослепленная светом, увидела перед собой высокий силуэт в плаще. Капюшон закрывал глаза, и я подслеповато пыталась его рассмотреть, пока сердце отплясывало тарантеллу – в моей голове мелькнула только одна мысль: «Прайм»! Я распахнула глаза и улыбнулась сама не знаю почему, почти что готовясь прыгнуть ему на шею, уж очень мне хотелось верить в чудо. Видимо, эта черта характера во мне неистребима, сколько жизнь не била меня.
Мужчина снял капюшон и воскликнул:
– Адель!
* * *
Сдерживая слезы, я смотрела на знакомые черты лица, а самой хотелось рыдать – передо мной стоял доктор Бакли собственной персоной и жадно меня разглядывал. Он неловко схватил меня и обнял, сжав в крепких объятьях.
– Вы живая! Живая! Я так устал вас разыскивать! Я и не думал найти вас среди живых!
Он отпустил меня, все еще держа за плечи, потом провел пальцем по моему поседевшему виску и ничего не сказав, снова обнял. Столько времени прошло с тех пор, когда меня кто-то вот так обнимал. Я уткнулась ему в плечо и слезы то ли отчаяния, то ли облегчения сами закапали из моих глаз. Он провел рукой по моей голове и когда рука дошла до спины, вдруг ее резко отдернул. Но мне было все равно – я обняла его в ответ и сказала:
– Я, между прочим, странствующих монах Дионисий. Вы сейчас на виду у всех обнимаетесь с мужчиной!
Он усмехнулся мне в плечо и отстранился.
– Узнаю вас, монах Дионисий. Нисколечко не изменились!
– О нет, брат мой! Я стал умудреннее на четыре страны, десятки выступлений в кабаках и полсотни ворованных кур!
Он громко рассмеялся, отчего эхо пронеслось по собору Святого Христофора. Я успела рассмотреть, что его одежда очень чистая и довольно дорогая: шитая серебром сюркотта, черные брюки и хорошая обувь, а блузон был вообще белоснежным. Я смотрелась оборвашкой на его фоне в моей линялой одежде, которая была велика для меня. Я замешкалась и постаралась пригладить спутанные волосы, которые в последний раз встречались с расческой неделю назад.
– А что вы здесь делаете, Кристофер? – спросила я вежливо.
– Пришел проведать моего святого. Я не даю ему скучать – регулярно прошу прощения за грехи и еще о помощи в поисках одной девушки, которая сбежала холодной зимой из дома своего попечителя. Видимо, я очень надоел святому Христофору, поэтому он привел вас сюда. Ко мне.
Взгляд Бакли при этом полыхнул таким огнем, что мне вдруг захотелось провалиться сквозь землю. Потому что мне это очень понравилось. Я не узнавала себя. Почему я с таким удовольствием принимаю намеки и открытые ухаживания от Кристофера, словно любовь к Прайму… исчезла?
Бакли произнес последнюю фразу таким многозначительным тоном, что сомнений не оставалось – его любовь ко мне никуда не делась, возможно, стала еще сильнее. Полгода назад я сбежала бы от него и не стала даже слушать, но последние события сделали со мной что-то непоправимое и я с ужасом понимала, что это «что-то» контролю не подлежало – я с надеждой ждала продолжения.
Это жеманство или долго сдерживаемая женственность наконец-то вырвались наружу, и я чувствовала, как нас притягивает друг к другу. Мне стоило все это прекратить немедленно, поэтому я зажмурилась, стараясь не смотреть в его умные карие глаза.
– Так лучше? – спросил он насмешливо.
Вдруг в моем животе громко заурчало и я, открыв глаза, виновато посмотрела на Кристофера.
– Очень популярная мелодия в этом районе города! – сказал он с усмешкой.
Я кивнула головой и добавила:
– Не ела ничего со вчерашнего вечера. Голова кружится…
– Это легко исправить. В соседнем квартале у меня квартира. Могу предложить вам только холодное мясо и хлеб, не такой уж и шикарный обед, но… – сказал он с надеждой.
– Ну, как вы понимаете, я вряд ли откажусь, – сказала я с улыбкой, втайне сгорая от стыда. До чего докатилась Адель Де Ламбрини? Грязная, нечесаная, в мужском платье и голодная, как собака. – Доктор, если вы не против, я скажу моим спутникам, что встретил старого знакомого, и чтобы они меня не ждали.
Бакли кивнул головой и смотрел мне вслед, когда я торопливо шла к молящейся Марте, около которой на коленях стоял Поль. Люка нигде не было видно, но я решила не тянуть, начав с главного:
– Марта! Марта! – позвала я шепотом, сразу же получив осуждающие взгляды от Поля и католического священника. Я все равно позвала еще раз:
– Марта! Ну, ладно, слушайте меня тогда так. Я встретил только что своего старинного друга и думаю остановиться у него. Может быть, мне удастся найти место в местном монастыре доминиканцев. Так что не ждите меня и отправляйтесь домой!
Марта сделала нетерпеливый жест рукой, который можно было понять как «Убирайся отсюда поскорее» или «И я тоже буду скучать!». Ее муж Поль кивнул мне головой на прощание. Я с чистой совестью повернулась к ним спиной, идя навстречу улыбающемуся Кристоферу Бакли.
1348 год, Барселона
Кристофер и Прайм остались в гостинице в Барселоне, потому что у обоих был небольшой жар. Малыш скорее всего заразился от отца, но выяснить точно было невозможно, да и ни к чему – оба получали лечение и должны скоро поправиться. Кристофер, скрипя сердцем, отпустил меня в Калелью, но только потому, что мы, во-первых, скоро навсегда уезжаем в Англию, где в Корнуэле нас ждали родители Кристофера. У них была большая усадьба с фермами, полями пшеницы, садами и овцами; какие-то мастерские и своя библиотека! А мистер Кристофер Бакли-старший был известным мизантропом и любителем истории. Они неустанно звали нас к себе, желая увидеть маленького Прайма, они завлекали нас перспективой иметь свой дом и обширное имение. Их просьбы становились все более настойчивыми по мере того, как эпидемия чумы все больше и больше разгоралась. В конце концов, Кристофер сам стал опасаться за наши жизни, потому что недавно умер от чумы его ассистент, хотя, как и мы, применял все меры предосторожности: принимал омовения теплой водой, мыл руки, носил перчатки, стирал одежду и носил длинный плащ со специальной маской, заполненной целебными травами. Но его уже не было в живых, и смертность превышала все известные ранее пределы – даже свиньи, бродившие около трупов погибших людей, за час-другой тоже сдыхали. Это заставило нас согласиться с родителями Кристофера и отправиться как можно скорее в Англию.
