Через десять дней после этого Анну Васильевну вызвал к себе секретарь сочинского горкома партии и сообщил, что ей выделяют двухкомнатную квартиру в элитном доме в самом центре города. Секретарь сказал, что это указание “с самого верха”».
Несмотря на такие вот фронтовые романчики, у Леонида Ильича всё же была на фронте самая большая и настоящая любовь. Звали её Тамара Николаевна Лаверченко. С ней Брежнев познакомился в прифронтовом Ворошиловграде. Спустя десятилетия Тамара Николаевна расскажет об этом в деталях:
«Я родилась в Москве в 1923 году. Выросла в Днепропетровске, где мой отец Николай Петрович Лаверченко работал начальником цеха на заводе имени Петровского. Он умер в 1935 году, а мама — в 1938-м. Я осталась одна, но всё-таки закончила среднюю школу и перед самой войной поступила в техникум рентгеновского оборудования.
8 августа 1941 года нас эвакуировали на Кавказ. Меня призвали на службу, я стала медицинской сестрой. Сначала в тыловом госпитале в Орджоникидзе, потом в прифронтовом в Ворошиловграде. Обстановка была жуткая. Поздняя осень, распутица, потом зима. В холодных палатках замерзали раненые.
В Ворошиловграде я встретилась с Леонидом Ильичом. Как-то в госпиталь к нам пришёл полковник Евдокимов из армейского отдела кадров. Предложил мне и моей подруге Люде Пахомовой перейти в политотдел. Кто бы тут долго раздумывал: после крови, грязи предлагают чистую работу в тепле — выписывать партбилеты и аттестаты. Кажется, на второй день работы Брежнев подошёл к нам познакомиться. Сказал: “Девочки, не бойтесь, всё у нас будет хорошо”. Начал расспрашивать, кто откуда. Обрадовался, когда узнал, что мы из одного города. На войне земляк — это уже почти друг, сразу пробуждается симпатия к человеку. А тут — молодой красавец, 36-летний бригадный комиссар.
Он не мог пройти мимо, чтобы не сказать что-нибудь приятное, не пошутить. Положит руку на плечо и улыбается. По-военному никогда ко мне не обращался. Он называл меня Томой. Мягкий, красивый баритон. Его речь очень отличалась от речи других офицеров. Он ведь не кадровый военный. Матерщины и хамства я от него никогда не слышала.
Весной и летом 1942-го мы отступали на Кавказ. Мы приезжали в какое-нибудь село, квартирьеры уже заранее подбирали дома для штаба, политотдела, для ночлега. В то время долго нигде не задерживались. Сколько раз ездили под обстрелом, в кустах у дороги прятались, а мины рвались то тут, то здесь, перелёт-недолёт. Бог спас.
Леонид Ильич передвигался налегке. Он ничего за собой не возил, никаких лишних вещей. Он же всё время на передовых позициях был с офицерами и солдатами. Смелый человек был. Ему говорили: ты хоть бы на передовой лампасы свои спрятал, слишком светятся. Или с командующим в штабе работал.
Л.И. Брежнев с офицерами 4-го Белорусского фронта
Утром уедет, и неизвестно, вернётся ли. Бывало, по два-три дня его нет, а ты сидишь и ждёшь. Возвращался из окопов грязный, завшивевший, оборванный. Условий никаких. О бане только мечтать можно. Горячая водичка в тазике — и то радость. Чинить обмундирование — это была обязанность ординарца Ивана Павловича. Часто, когда он занят был, это делала я — то белый подворотничок пришить, то дырочку на гимнастёрке заштопать. И смотришь: а это не от пули? Там такие безумные бои были».
О Леониде Ильиче говорили и говорят разное. Но факт остаётся фактом: на войне он не был трусом. И судя по всему, свою комиссарскую работу выполнял добросовестно, как бы к ней ни относились и тогда, и сейчас. Однажды на тыловом складе Брежнев обнаружил две сотни 37-мм миномётов-лопат с огромным количеством осколочных мин. Тут же комиссар принимает решение усилить огневую мощь малоземельцев за счёт обнаруженных лопат. И хотя такие миномёты-лопаты бойцы невзлюбили за отсутствие каких-либо прицельных приспособлений, тем не менее, куда деваться, когда сам комиссар организовал в районе Станички опытные стрельбы…
В другой раз, когда рота противника при поддержке трёх танков в районе Федотовки перешла в наступление, находившийся в окопах начальник политотдела полковник Брежнев оказался рядом с расчётом станкового пулемёта. Этот расчёт растерялся и не открыл своевременно огня. Что было дальше, сообщил в донесении командир стрелкового батальона: «До взвода немцев воспользовавшись этим, подобрались к нашим позициям на бросок гранаты. Тов. Брежнев физически воздействовал на пулемётчиков и заставил их вступить в бой. Понеся значительные потери, немцы отступили, бросив на поле боя несколько раненых. По приказу тов. Брежнева расчёт вёл по ним прицельный огонь, пока не уничтожил».
Был случай, когда автомобиль Брежнева попал под обстрел, ноги водителя были прошиты минными осколками. Леонид Ильич осторожно положил сержанта на сиденье, а сам сел за руль. Ему удалось выскочить из зоны обстрела, но вдруг разорвался шальной снаряд и его осколки попали в машину. Последние сотни метров Брежнев нёс водителя на руках… А ведь все эти случаи быстро разлетались на фронте. Как в такого политработника было не влюбиться!
«В конце лета 1942 года политотдел 18-й армии остановился в Туапсе, — продолжает рассказ Тамара Николаевна. — Тылового рая там не было — немцы бомбили город ежедневно. По тревоге выскакивали из домиков, прятались в блиндажах. А немецкие лётчики применяли особую тактику — “звёздочкой” налетали с разных сторон. Из Туапсе Брежнев уходил на катерах на Малую Землю. А потом и весь политотдел подтянулся в Новороссийск. Отсюда начали мы наступать. Ростов, Польша, Чехословакия.
Дни рождения свои Леонид Ильич всегда переносил на Новый год. Тогда мы собирались всем политотделом и отмечали двойной праздник. Обычно это происходило в военторговской столовой. Кроме положенных в тот вечер каши и чая, каждый что-то с собой приносил. Девушкам разрешалось приходить в гражданском. У меня было крепдешиновое платье, синее в цветочек (единственное, в котором я эвакуировалась из Днепропетровска), и бежевые туфли на высоком “гранёном” каблуке.
Виктория Петровна и Леонид Ильич Брежневы
Когда мы прихорашивались перед вечером, как нам хотелось быть красивыми! На фронте у каждого была своя «симпатия». И каждой девочке очень хотелось понравиться. И поклонников вокруг множество. Брежнев всем девочкам нравился. Нельзя было в него не влюбиться. И красивый, и весёлый. Любил танцевать. Патефон у нас был и пластинки — фокстрот “Рио-Рита”, танго, вальсы. Вот мы сидим с девочками за столом, он подходит приглашать на танец. Положит руку на плечо: “Потанцуем?” Аристократических манер у него не было, но приглашал он очень ласково. Улыбочка добродушная, белозубая, с ямочками — ну невозможно же ему отказать. И вот мы с ним кружимся в вальсе по всему залу, и я чувствую, как он бережно ведёт меня, какой он сильный, и он ко мне прижимается. А потом после вечера шёл провожать — хоть и недалеко, но обязательно проводит. Однажды приревновал меня. Я писала какой-то документ, а напротив меня сидел майор, начальник отдела. Дело было под вечер. Он наклонил голову, у него были такие мягкие пушистые волосы — я на них дунула, они так смешно разлетелись. Леонид Ильич проходил как раз мимо, увидел, но мне тогда ничего не сказал. А через некоторое время спрашивает:
