И совсем другое отношение у коменданта было к пьяницам и мелким хулиганам, которых Оловяненко при помощи дюжих вахтёров усмирял и запирал на ночь в подсобку, где хранились матрасы. Поутру протрезвевших и присмиревших нарушителей комендант выпускал на волю.
– Ты это… Николаевич, извини за вчерашнее, – смиренно гундосил вчерашний дебошир. – Получка вчера была, вот мы с ребятами и перебрали. Ты это… в рапорте, пожалуйста, не указывай, а то Романов мне точно голову снимет и в разобранном виде на пересылку отправит!
– На первый раз прощаю, – сурово говорил комендант, – но если ты ещё здесь во хмелю бузить будешь…
– Да что ты, Николаевич! – перебивал коменданта раскаявшийся дебошир. – Да больше ни в жизнь! Чтоб мне тринадцатой зарплаты не видать!
Вот так и жили – порой гладко, иногда вприглядку, а порой как получится! И всё было бы хорошо, если бы не юная узбечка Юлдуз Рахимова, которая «занозой» засела в юношеском сердце коменданта и ежедневно, сама того не ведая, причиняла ему боль.
Так уж получилось, что в своей короткой жизни Оловяненко не успел обрести практического опыта общения со «слабым» полом, поэтому попытки его ухаживаний за девушкой выглядели неумело, порой смешно, и в то же время трогательно. О его юношеской влюблённости судачила добрая половина проживающих в гостинице женщин, и только Юлдуз делала вид, что не понимает, что происходит. С комендантом она была приветлива, но не более того, а в последнее время даже стала искать благовидный предлог, чтобы избежать очередной встречи с ним.
Дошло до того, что даже строгий товарищ Понаётов не утерпел и пригласил коменданта для беседы к себе в отдел кадров. Иосиф Петрович долго и нудно расспрашивал Олега о работе, листал для вида его месячные отчёты, делал мелкие замечания, потом глубоко вздохнул, поправил на френче значок с изображением Сталина и выдал:
– Эх! Не по себе ты дерево рубишь, Олег Николаевич!
– Вы это сейчас о чём? – растерялся комендант.
– Это я сейчас о тебе и о ней тоже, – сделав над собой очередное усилие, выдал старый кадровик.
– Вы кого имеете в виду?
– Не прикидывайся, Олег Николаевич! Ты очень хорошо знаешь, кого я сейчас имею в виду. Не твоего она поля ягода!
– Это потому, что у меня одна нога? Это потому, что я калека? – напрямую спросил побелевший от обиды юноша.
– Это потому, что женскому сердцу не прикажешь! – мягко поправил его кадровик. – Ты, Олег, не обижайся, но вот смотрю я на тебя, и вижу, что ты, как и все влюблённые, явно поглупел, а ведь ей другой парень нравится.
– Интересно, кто? – холодно поинтересовался Оловяненко и поджал губы.
– Об этом все в гостинице знают, – ушёл от прямого ответа Понаётов. – И только ты, как слепец, ничего вокруг себя не видишь. Всё! Разговор окончен! Можете, товарищ комендант, быть свободны! – официально произнёс Иосиф Петрович и даже поднялся из-за стола. Оловяненко неуклюже выбрался из кресла и, хромая сильнее, чем обычно, поспешно скрылся в сумраке длинного коридора. Иосиф Петрович какое-то время вслушивался в удаляющийся скрип протеза, потом пригладил свои редкие волосы, ещё раз поправил на груди значок с профилем Вождя, и достал из металлического сейфа очередное личное дело.
Кадры по-прежнему решали всё!
Вечером, после достопамятного разговора с начальником отдела кадров, в дверь кабинета коменданта кто-то постучал.
– Открыто! – крикнул Оловяненко, не отрывая взгляда от дисплея компьютера.
Дверь открылась, и на пороге номера Олег увидел посудомойщицу из местного ресторана, Катьку Краснову, по кличке «Екатерина Большая». Среди жильцов специального корпуса Катька славилась своим разбитным характером: в критической ситуации она смело пускала в ход кулаки и была способна потягаться в выпивке даже с ресторанным грузчиком. Во хмелю Екатерина никогда не чуралась любовных утех, причём партнёра на ночь всегда выбирала сама, не полагаясь на волю случая. Счастливчик, на которого падал очередной выбор Екатерины Большой, просто обязан был разделить с ней ложе, потому как спорить с пьяной Катькой было опасно для здоровья.
Олег искоса взглянул на гостью, и про себя отметил, что Краснова была на удивление трезвой, тщательно причёсанной и одетой в новое, видимо, купленное на распродаже платье.
– Не помешаю? – для проформы спросила Катька и, не дожидаясь ответа, переступила порог. Наборный паркет под Катькиным весом жалобно скрипнул и испугано затих.
– Скучаешь? – задала очередной вопрос непрошенная гостья и тучей нависла над письменным столом.
– Работаю, – скупо ответил Олег и инстинктивно попытался укрыться за монитором.
– Ага, я вижу! – выдохнула Краснова и развернула монитор к себе. – Ничего себе работа! – саркастически усмехнулась Катька, кивая на обнажённых красоток на экране дисплея. – Ты, наверное, не покладая рук трудишься, точнее, не покладая правой руки. Или ты у нас левша?
– Ты зачем пришла? – взъярился Оловяненко.
– Да ты, комендант, не рычи! Не страшно! Я ведь к тебе по доброте душевной зашла, думала, посидим, по душам поговорим, а за правду-матку извини, политесу не обучена!
– Не о чем нам с тобой, Катерина, разговаривать.
– Я так поначалу тоже думала, а потом пригляделась к тебе и поняла: родственные мы с тобой, комендант, души!
– Да неужели? И по каким таким критериям наши души роднятся?
– Мы с тобой, комендант, оба через пересылку прошли, а это кое-что значит! – серьёзно ответила Катерина и, усевшись в гостевое кресло, лихо закурила.
– Ты думаешь, я всегда такой была? Нет, брат, шалишь! У меня во французском квартале главная роль была.
– Скажи лучше – во французском борделе! – съязвил Оловяненко.
– Да-а, не ожидала я от тебя такого оборота, комендант, – обиженно протянула Краснова. – Видно, правда говорят, что все мужики кобели, и мысли у них похотливые.
– Ты тоже не Белоснежка! – парировал Олег.
– Это ты правильно сказал, солдатик, – задумчиво произнесла Катька. – Не Белоснежка я! – и с этими словами оголила своё левое плечо, где на нежной девичьей коже красовалась мастерски выполненная цветная татуировка: молодая симпатичная девушка левой рукой кокетливо приподнимающая край своей юбки, а правой рукой касающаяся края широкополой шляпы «а-ля Мухомор».
– Сказки Шарля Перро, – сдержанно, но с затаённой гордостью произнесла посудомойка.
Обычно таким тоном участники боевых операций вспоминают дела давно минувших дней: «Видишь этот шрам? Это меня в апреле восемьдесят третьего под Кандагаром зацепило»!
– А это я! – и Катька ткнула толстым пальцем в рисунок на плече. – Не веришь? Сейчас никто в это не верит! Да я и сама уже забывать стала! Может, и забыла бы, да только вот сны не дают. Редкую ночь не снится мне избушка в лесу, растерзанное бабушкино тело в окровавленной постели, и оскаленная волчья пасть. Мне семь лет было, когда я всё это увидела, с тех пор забыть не могу. Я тогда чудом в живых осталась: со страху в угол забилась и сидела там тихо, как мышь, пока охотники в дом случайно не зашли.
