Бой был коротким и яростным: две дюжины развёрнутых в боевой порядок конников схлестнулись под лучами нежаркого закатного солнца, и степь на короткое время наполнилась лязгом сабельных ударов, хрустом разрубаемых костей, ржанием смертельно раненых лошадей и глухими хлопками револьверных выстрелов.
Военное счастье в этот раз было на стороне батьки. Второй раз сходиться не пришлось: смерть скоро и страшно собрала свою кровавую дань и вместе с солнцем скрылась за горизонтом.
– Батько! – обратился к нему ещё не отошедший от горячности боя ординарец Петро по прозвищу Дуля. – Батько! Там хлопцы двух раненных «краснюков» нашли! – и Дуля указал окровавленной саблей в сторону заката. – Что прикажешь с ними делать?
– Петро! – скрипнул зубами Махно. – Ты у меня лазарет бачив?
[1]
– Не бачив! – покрутил головой Дуля.
– Так что же ты, дурья башка, мэнэ пытаешь?
– Всё понял, батько! – чему-то обрадовался ординарец и ускакал на закат. Через пару минут летний ветер вместе с горьковатым полынным запахом донёс до Нестора хлёсткий звук двух винтовочных выстрелов.
– Всё равно бы померли, – оправдывал себя Нестор. – Да и секретность соблюсти треба
[2].
Когда остатки отряда собрались возле обоза, то выяснилось, что Охрим Криворотько, Василь Завируха и Миколо Опанасенко уже никогда не сядут в сёдла своих боевых коней.
– Прими, Господи, их в Небесную сотню! – произнёс Махно и размашисто перекрестился.
– Похоронить бы их надо по-людски, батько, – глухо произнёс чубатый перепачканный кровью хлопец, которого все в отряде звали не иначе, как Незамай. Незамаю будёновская пуля отстрелила мочку левого уха, и теперь он за неимением бинта прижимал к голове расшитый петухами рушник, который вместе с парой вышитых рубах и четвертью первача третьего дня экспроприировал в попавшемся на пути «крестьянской армии» селе, куда его и ещё десяток бойцов батька посылал за провиантом. Добытый провиант и самогон Незамай сдал фуражирам, а рушник и рубахи оставил себе «на память».
– Похороним, – глухо произнёс Нестор. – Обязательно предадим земле наших павших товарищей… по-христиански похороним, но не здесь.
Погибших бойцов положили поперёк сёдел и привязали ремнями, самих лошадей с траурной поклажей привязали к телегам, после чего тронулись в путь. Заветного кургана они достигли уже поздно вечером. Махно приказал бойцам спешиться, после чего, ослабив коню подпругу, стреножил его и оставил пастись.
– Вот здесь хлопцев и похороним, – сказал он громко и, первый взяв из обозной телеги лопату, воткнул её в прокалённую солнцем сухую украинскую землю.
Три могилы копали долго, до самой полуночи. Махно настоял, чтобы могилы были глубокими, под два человеческих роста. Для чего такая глубина, никто не спрашивал, так как догадывались, что неспроста они полсотни вёрст от Никополя по глухой степи, на ночь глядя, обоз тащили.
Перемётные сумы с золотыми монетами царской чеканки положили в крайнюю могилу слева. Опосля застелили сумы рогожами, засыпали на длину штыка сухой, как порох, землёй, и только после этого поверх земли положили тело застреленного будёновцами Охрима Криворотько.
Во вторую могилу положили патронные ящики, в которые были заботливо упакованы 124 золотых слитка. Ящики также засыпали на штык землёй, после чего поверх положили тело махновца Завирухи, которому в бою конармейцы разрубили череп, и Лёва Задов, чтобы соблюсти приличия, лично натянул на две половинки расколотого черепа свою новую каракулевую с красным верхом папаху.
Погибшему Миколо Опанасенко выпала доля сторожить в своей могиле полторы тонны серебра.
Всё это богатство месяц назад Махно отбил в честном бою у атамана Семёнова, люди которого незадолго до этого ограбили Одесский государственный банк. Месяц таскал Махно золото в обозе, но после того, как Первая конная стала его теснить к румынской границе, понял, что с таким обозом ему далеко не уйти.
– Если не «красные», так свои к архангелам отправят, – понял Нестор и решил от золота избавиться. Для этого он и затеял свою «…дюже секретную операцию».
Когда первые рассветные лучи упали на три скромных могильных холмика, нервно курившие до этого Незамай, Дуля, Сашко Городской и Федька Каретников побросали цигарки и двинулись к стоящему возле могилок с непокрытой головой атаману.
– Нестор Иванович! – шепнул Лёва Задов. – Идут! К нам идут, Нестор Иванович! – и вроде бы невзначай расстегнул висевшие по бокам обе кобуры.
– Пущай идут! – сквозь зубы процедил Махно. – Зараз мы с ними побалакаем
[3]. Ты, Лёва, зря не тушуйся, потому как я абы кого на эту секретную операцию не брал.
Махновцы остановились в пяти шагах от свежих могилок, и после короткого раздумья ещё на полшага вперёд выдвинулся бывший одессит Сашко, по прозвищу Городской.
«Ну, конечно же, Сашко! – усмехнулся про себя Нестор. – Сашко самый опытный, самый тёртый – на каторге перед революцией гулял и его на мякине не проведёшь, поэтому говорить будет он».
– Тут такое дело, батько, – осторожно начал Городской. – Дюже поговорить треба.
– Ну, ежели дюже трэба, так давай погуторим
[4]. – откликнулся Нестор и демонстративно засунул руки в карманы своего офицерского галифе.
– Ты, батька, нам сам гутарил, что операция эта шибко секретная…
– Секретная, – кивнул головой Нестор. – И шо с того?
– А то, что где золотишко зарыто, знаем только мы четверо, да ещё ты с Левкой Задовым.
– Верно гуторишь, – снова кивнул головой Нестор. – Только мы шестеро и знаем! А ты что, мне не доверяешь?
– Не о том, атаман, гуторишь! – поморщился Сашко. – Мы теперь получаемся вроде как свидетели, а свидетелей в таком деле никогда в живых не оставляли.
– Значит, ты, Сашко, хочешь сказать, что я ради этого презренного металла своим боевым товарищам буду в спину стрелять?
– Может, золотишко и презренный металл, но только пулю за него получать не хочется, – подал голос Федька Каретников.
– Ша, братва! – вклинился в разговор Лёва Задов. – Рыжьё
[5] это не твоё, Сашко, и не моё, и даже не батькино. Это для нашего общего дела, за которое мы вместе кровь проливали!
– Может оно и так! – нехотя согласился Сашко. – Только Нестор Петрович ради общего дела уже на тот свет собственноручно не один десяток бойцов отправил, так что нас четверых… для него как два пальца обмочить!
