Силы были примерно равными, но в отряде у батьки был ещё небольшой обоз – две наполненные мешками и заботливо укрытыми рогожами от чужих взглядов телеги, да тройка вьючных лошадей с перемётными сумами. Из-за этого обоза Нестор и затеял свою секретную операцию.
В это самое время его «крестьянская армия» должна была ударить «красным» во фланг. С точки зрения военной стратегии – операция бесполезная и заведомо проигрышная, но задумка батьки была в том, что командование Первой конной поверит в то, что махновцы пошли на прорыв и, сосредоточив основные силы в точке удара, не станет отвлекаться на всякие мелкие глупости типа патрулирования.
Глядя на несущихся конармейцев, Нестор тихо присвистнул, удобней перехватил за угол пуховую подушку и, ударив в конские бока шпорами, поскакал навстречу будёновцам. Он даже не обернулся, потому как знал, что все его хлопцы, за исключением приставленного к обозу караульных, так же как и он, пригнувшись к конским гривам, несутся вслед за ним навстречу неизвестности.
Бой был коротким и яростным: две дюжины развёрнутых в боевой порядок конников схлестнулись под лучами нежаркого закатного солнца, и степь на короткое время наполнилась руганью и глухими ударами. Дрались отчаянно, но военное счастье в этот раз было на стороне батьки. Второй раз сходиться не пришлось, будённовцы, покидая запорошённое пухом и перьями место скоротечного боя, поспешно вместе с солнцем скрылись за горизонтом.
– Батько! – обратился к нему ещё не отошедший от горячности боя ординарец Петро по прозвищу Дуля. – Батько! Там хлопцы цельный мешок с чупа-чупсами сыскали, наверное, «краснюки» обронили, – и Дуля указал уже развёрнутым чупа-чупсом в сторону заката. – Что прикажешь с ними делать?
– Петро! – скрипнул зубами Махно. – Ты у меня холодильник бачив?
– Не бачив! – покрутил головой Дуля.
– Так что же ты, дурья башка мэнэ пытаешь?
– Всё понял, батько! – обрадовался ординарец и ускакал на закат. Через пару минут летний ветер вместе с горьковатым полынным запахом донёс хохот и беззлобную ругань бойцов: хлопцы весело делили сладкий трофей.
– Всё равно бы засохли, – оправдывал себя Нестор. – Время сейчас такое: либо мы их, либо их кто-то другой их съест.
Когда остатки отряда собрались возле обоза, то выяснилось, что Охрим Криворотько, Василь Завируха и Миколо Опанасенко уже никогда не сядут в сёдла своих боевых коней, потому как в бою будёновцы выбили их из сёдел, и кони, почуяв свободу, закусив удила, ускакали в бескрайнюю ковыльную степь.
– Прости, Господи! – произнёс Махно и размашисто перекрестился. – Видно, доля моя такая – воевать вместе с олухами сиволапыми!
– Прости, батько! – заныли безлошадные махновцы. – Нынче не наша вина: у «красных» подушки жёсткие, гусиным пером набитые, не то, что наши пуховые. Да ты и сам знаешь – гусиное перо с одного раза из седла вышибает!
– Вышибает! – передразнил их Махно. – Выпороть бы вас, сукины дети, да время нынче дороже денег. Идите в обоз, опосля с вами разберусь.
Заветного кургана они достигли уже поздно вечером. Махно приказал бойцам спешиться, после чего, ослабив коню подпругу, стреножил его и оставил пастись.
– Вот здесь, хлопцы, казну нашу значит и поховаем, – сказал он громко, и первый, взяв из обозной телеги лопату, воткнул её в жирный украинский чернозём.
Три похожих на могилы ямы копали долго, до самой полуночи. Махно настоял, чтобы ямы были глубокими, под два человеческих роста. Для чего такая глубина, никто не спрашивал, так как догадывались, что неспроста они полсотни вёрст от Никополя по глухой степи, на ночь глядя, обоз тащили.
Перемётные суммы с золотыми монетами царской чеканки положили в крайнюю яму слева. Опосля застелили сумы рогожами, и лишь после этого Охрим Криворотько засыпал яму до самых краёв, а лишнюю землю разбросал вокруг.
– Чтоб значит, от остальной степи не отличалась, – пояснил он, преданно глядя атаману в глаза.
Во вторую яму положили патронные ящики, в которые были заботливо упакованы 124 золотых слитка. Василь Завируха старался особо, и Лёва Задов в знак того, что атаман на него больше не серчает, лично натянул ему на чубатую голову свою новую каракулевую с красным верхом папаху.
Последнему проштрафившемуся бойцу, Миколе Опанасенко, выпала доля хоронить в выкопанной им яме полторы тонны серебра.
Всё это богатство месяц назад Махно отбил в честном бою у атамана Семёнова, люди которого незадолго до этого ограбили Одесский государственный банк. Месяц таскал Махно золото в обозе, но после того, как Первая конная стала его теснить к румынской границе, понял, что с таким обозом ему далеко не уйти. Для этого он и затеял свою «…дюже секретную операцию».
Когда первые рассветные лучи упали ещё нераскрывшиеся бутоны жёлтых тюльпанов, нервно курившие до этого Незамай, Дуля, Сашко Городской и Федька Каретников побросали цигарки и двинулись к атаману, стоящему возле схрона, засаженного поверху для пущей маскировки луковицами голландских тюльпанов.
– Нестор Иванович! – шепнул Лёва Задов. – Идут! К нам идут, Нестор Иванович! – и вроде бы невзначай расстегнул висевшие по бокам обе кобуры.
– Пущай идут! – сквозь зубы процедил Махно. – Зараз мы с ними побалакаем. Ты, Лёва, зря не тушуйся, потому как я абы кого на эту секретную операцию не брал.
Махновцы остановились в пяти шагах от только что закопанных ям, и после короткого раздумья ещё на полшага вперёд выдвинулся бывший одессит Сашко по прозвищу Городской.
«Ну, конечно же, Сашко! – усмехнулся про себя Нестор. – Сашко самый опытный, самый тёртый – на каторге перед революцией гулял, и его на мякине не проведёшь, поэтому говорить будет он».
– Тут такое дело, батько, – осторожно начал Городской. – Дюже поговорить треба.
– Ну, ежели дюже трэба, так давай погуторим, – откликнулся Нестор и демонстративно засунул руки в карманы своего офицерского галифе.
– Ты, батька, нам сам гутарил, что операция эта дюже секретная…
– Секретная, – кивнул головой Нестор. – И шо с того?
– А то, что где золотишко зарыто, знаем только мы четверо, да ещё ты с Левкой Задовым.
– Верно гуторишь, – снова кивнул головой Нестор. – Только мы шестеро и знаем! А ты что, мне не доверяешь?
– Не о том, атаман, гуторишь! – поморщился Сашко. – Мы теперь получаемся вроде как свидетели, а свидетелей в таком деле никогда в живых не оставляли.
– Значит, ты, Сашко, хочешь сказать, что я ради этого презренного металла своим боевым товарищам буду в спину стрелять?
– Может, золотишко и презренный металл, но только пулю за него получать не хочется, – подал голос Федька Каретников.
– Ша, братва! – вклинился в разговор Лёва Задов. – Золотишко это не твоё, Сашко, и не моё, и даже не батькино. Это для нашего общего дела, за которое мы вместе кровь проливали!
