– Так кто же вы на самом деле, граф? – взмолился Погодин.
Сен-Жермен загадочно улыбнулся.
– Продавец вещих снов, – ответил он.
– Это что, розыгрыш?
– Отнюдь. Входя в сновидения через «Зеркало судьбы», я могу не только поведать о будущем, но и спасти кому-то жизнь. Плата за эту услугу весьма символична для спасённого, но очень весома для меня – это свеча, поставленная в храме в знак благодарности. На вопрос, кто же я на самом деле, вы получите ответ позже. Единственное, что я могу сказать, ваши предположения о моём возрасте ошибочны, хоть и лестны для меня. Ведь даже пятьсот лет – слишком малый срок, чтобы искупить один большой грех, тянущийся за мной почти уже две тысячи лет.
Погодин хотел спросить что-то ещё, но граф остановил его жестом руки.
– Поспешим делать добро. Идите за мной, – сказал он.
Пройдя длинным коридором, они вошли в небольшую комнату. Стены и потолок её были задрапированы чёрным бархатом. На полу лежал ковёр с кабалистическими знаками. Во всех четырёх углах стояли золотые канделябры в форме драконов. Каждый из них сжимал в лапах по знаку одной из четырёх стихий – огня, воды, земли и воздуха. Их оскаленные пасти, задранные вверх, пожирали горящие свечи. Но более всего поражало взгляд овальное зеркало, обрамлённое кристаллами рубинов, янтаря, изумрудов и аметистов. Почти в рост Погодина, оно стояло посередине комнаты на двух мощных серебряных львиных лапах.
– Подойдите к зеркалу и загляните в него, – попросил граф.
Погодин молча выполнил просьбу.
Зеркало сразу ожило. Серебряная муть стала проясняться, и вот уже на зеркальной глади появилась московская пятиэтажка, выкрашенная в какой-то невероятно гадкий жёлтый цвет. Затем изображение стало приближаться.
В открытом настежь окне пятого этажа на подоконнике, на самом краю стояла та самая рыжеволосая незнакомка из сквера. За её спиной, как два крыла, развивались белоснежные занавески. Скрестив на груди руки, она смотрела в небо. Перед глазами у Погодина всё поплыло. Хотелось кричать, но нарастающий ужас, будто сапогом, наступил на горло.
– Стой, стой, за твоей спиной не крылья, – шептал он. – Ты не взлетишь, ты разобьёшься. Оглянись. Это просто льняные тряпки, терзаемые ветром. Тебя обманули, слышишь, тебя обманули!
Может быть, глупо, но хотелось верить, что время, услышав его мольбу, подарит хоть один-единственный миг, как взмах крыла, остановит сумасшествие и не даст ей сорваться в бездну. Но что-то подсказывало, разрывая эту веру в клочья, как вечный стук маятника – всё не так, всё не так.
Казалось, что сейчас в эту самую секунду весь этот мир обрушится, обескровленный, растерзанный, мокрый от слёз. Её лицо было не по земному поразительно спокойно. Так бывает только тогда, когда решение уже принято. Когда оно одно остаётся единственным выходом.
– Боже мой, Боже мой! – застонал Погодин, обессиленно опускаясь на колени. – Почему, почему? – крутилось у него в голове. – Прошу тебя, только не она, только не она. Пусть лучше исчезнет, провалится в преисподнюю этот дом с его вызывающим тошноту жёлтым фасадом, с его безучастными, как глаза могильщика, окнами, бездушно пялящимися на мир, как на огромное кладбище, с его обшарпанными вонючими стенами, выплёвывающими из своего чрева ещё одну никем не замеченную жизнь.
– Так что вся надежда только на вас, голубчик! – сказал Сен-Жермен.
Погодин непонимающе посмотрел на графа.
– Да, да, Семён Данилович, именно на вас. Я бы и сам рад, но, увы, очень уж тяжело бороться с предрассудками, – он покачал головой, – очень тяжело. Если белое можно очернить, то чёрное обелить – безнадёжно. Поэтому лучше лишний раз не искушать вашего брата своим появлением. Боюсь усугубить и без того зыбкое равновесие вещей. Поскольку любое моё вмешательство в события, которые можно изменить в лучшую сторону, могут принять нежелательный оборот, и на чашу весов добавится ещё один груз моей отрицательной славы.
– Но только не она, только не она, – шептал Погодин.
– Успокойтесь, Семён Данилович, – вернул его к реальности голос графа. – Поверьте, земля, отстонав, залечит истерзанную плоть реками и озёрами и вновь зазеленеет девственными лесами. И путник, испытав страдания тернистого пути, вновь обретёт утраченные силы и, ощутив блаженство в плену некошеной травы, с упоением в сердце будет смотреть через лезвия осоки, как вырванные из сна хрустом сухой ветки, взбивая крыльями зеркальную гладь озера, взмывают к багрянцу восхода дикие утки. Как в глубине зелёного бора, тронутого первой зарницей, эхом отзовутся лесные птицы. И, встревоженные их криками, разрывая пелену тумана, понесутся за горизонт окрашенные восходом красные кони. А над всем этим цветущим раем будет парить белый ангел добра и милосердия.
Погодин, дрожа всем телом, встал.
Поддержав его под локоть, граф продолжал:
– Да очнитесь же, наконец, возьмите себя в руки! Вы же не кисейная барышня. Вы, дорогой Семён Данилович, всего лишь заглянули в недалёкое будущее. То, что предстало перед вашими глазами – это ещё не приговор. Всё можно изменить, причём это в ваших силах. Тем более что кто-то так желал написать её портрет. Не правда ли? И знайте, эта зеленоглазая незнакомка – Моцарт поэзии.
– Неужели доказательством гениальности служит смерть? – прошептал Семён.
– Исключим это из правил. Да, да, Семён Данилович, вся надежда на вас, только на вас. Беда уже стучится в её окно. Не допустите, чтобы она ворвалась в её дом. Соберитесь с мыслями. Всё поправимо. Сейчас я вас отправлю назад, на то самое место первой вашей встречи, но минутой позже. Дабы вы не встретили самого себя. Вы готовы?
– Теперь, я всему верю! – сказал утвердительно, с какой-то ранее им непознанной душевной силой Погодин.
Граф улыбнулся:
– Даже безнадёжность начинает оступаться, хромать под верой, и, в конце концов, отступает, если вера сильна, и только благодаря вере появляются и крепнут крылья. Тогда – в путь!
– В путь! – уверенно повторил Погодин.
Глава 13
На кухню, благоухающая лавандой, без красной косынки «комсомольская юность моя», с модной причёской и в новом платье, вошла Вихляева. Её неотразимый вид доказывал, что глубокий бальзаковский возраст – это не приговор, а только начало жизни и готовность к разного рода приятным неожиданностям и поворотам судьбы.
– Ух ты!!! – пронеслось восторженное восклицание среди присутствующих.
Она медленно оглядела притихшую компанию, задерживая взгляд на каждом. В её глазах светился вызов всему пешему и летающему мужскому населению Земли – «Да, вот такая я, вся непредсказуемая, такая разная, любите же меня такую, любите!», – но почему-то сказала совершенно другое:
– Спасибо за холодильник, – и, присаживаясь за стол, добавила: – Что заскучали? Может, в картишки развеемся?
– В «дурочка», – предложил Ворон.
