Ты расписал фресками все стены дома, выходящие на запад.
И все это очень даже неплохо. Клянусь тебе.
Возможно, семьдесят или восемьдесят процентов твоего времени проходит без осознания, насколько ты счастлив. Но так у тебя могло бы быть и с другой женой. И даже когда тебе грустно, даже когда во сне ты отодвигаешься от меня, мне думается, ты все равно счастлив. У тебя есть основания чувствовать себя счастливым. Честное слово, есть.
Поверь мне: в наших отношениях не все так уж и плохо.
– Джорджи, ты никуда не уплыла?
– Нет.
– А я думал, ты уже заснула.
– Ни в одном глазу. Здесь только десять часов.
– Я тебе говорил, что работа в железнодорожной полиции предполагает ношение оружия. Тебя это будет напрягать?
– Не знаю. Я как-то не задумывалась о таких вещах. Мне трудно представить тебя с пистолетом в руках.
Нил не убивал даже пауков. Он брал их бумажкой и относил на крыльцо.
– А тебя самого это не будет напрягать?
– Даже не знаю. Наверное. Я всегда терпеть не мог оружие.
– Я люблю тебя, – сказала Джорджи.
– За то, что я терпеть не могу оружие?
– За все.
– За все, – повторил он.
Джорджи почти слышала его улыбку. И его самого она почти видела.
Нет…
Джорджи видела ее Нила, которому не двадцать два, а тридцать семь. Похудевшего. С более острыми чертами лица и морщинками вокруг глаз. Его волосы стали длиннее. В бороде, которую он отращивал каждую зиму, появилась проседь.
– Здесь сплошная пародия на зиму, – обычно говорил он. – Мои дети даже не знают, что такое прийти домой с мороза и почувствовать, как тепло проникает в их задубелые пальцы.
– Ты еще пожалей, что они не прочувствуют всей прелести отмороженных щек и носов.
– С тобой бесполезно говорить на такие темы. Ты в жизни не слепила ни одной снежной бабы.
– Наши девочки видели снег.
– В Диснейленде, Джорджи. Там не снег, а мыльные пузыри.
– Они все равно не понимают разницы.
– Какая разница, кто кого похитил: Аид Персефону или наоборот?
– Опять твои странные аналогии.
Ее Нил потерял детскую полноту. Не было у него больше ни мягкого живота, ни хоббитовского двойного подбородка.
После рождения Элис Нил стал ездить исключительно на велосипеде с ярко-желтым прицепом. Туда он сажал дочек, туда же загружал мешки с продуктами и стопки библиотечных книг…
Роды, работа и наплевательское отношение к своей фигуре сделали Джорджи рыхлой и бесформенной. Ей было не избавиться от усталости. Она постоянно не высыпалась. Какой там фитнес! Ее девичья талия осталась в воспоминаниях. Она расставляла одежду, в которую не влезала, не удосуживаясь купить новую, по размеру. Во время второй беременности, когда стали распухать пальцы, она сняла обручальное кольцо, а потом даже не стала отдавать его в растяжку. Кольцо так и лежало на фарфоровом блюдце, среди прочих вещей на комоде.
Нил с годами только хорошел, обретая привлекательность зрелого мужчины. Джорджи не хотелось смотреть на себя в зеркало.
Иногда, в ее редкие выходные дни, они вчетвером отправлялись в парк. Джорджи видела, как няньки и неработающие мамочки пожирают Нила глазами. Обаятельный синеглазый отец с ямочками на покрытых легкой щетиной щеках и две очаровательные смеющиеся малышки с кукольными личиками.
– Джорджи, ты еще здесь?
– Конечно, – ответила она, прижимая трубку к самому уху.
– Похоже, сегодня связь работает неважно.
Она все время забывала, что говорит с Нилом пятнадцатилетней давности. С тем Нилом, каким он был тогда. Еще не совсем ее. Еще не совсем решившим дальше идти по жизни рука об руку с Джорджи. Его характер был более взрывным, а лицо – куда бледнее. Но главное – он не расстался с Джорджи после их дурацкой ссоры. Она по-прежнему восхищала и удивляла его.
Даже сейчас, когда его настроение было далеко не радужным.
Даже сейчас, отделенный от нее территорией десяти штатов, он считал Джорджи большей наградой, чем он заслуживал. Он и не рассчитывал на такой подарок судьбы.
– Я люблю тебя, – сказала она.
– Джорджи, у тебя сегодня ничего не случилось?
– Ничего… – Ее голос чуть дрогнул. – Я просто тебя люблю.
– Солнышко мое, – уже нежнее, с тревогой в голосе произнес он. – Я тоже тебя люблю.
– Но недостаточно. Ты сейчас об этом думаешь?
– Что? Нет. Я совсем об этом не думаю.
– Недавно думал, – напомнила ему Джорджи. – Ты думал об этом, пока ехал из Калифорнии до Колорадо.
– Зачем ты напоминаешь мне? Это нечестно.
– Нил, а вдруг ты был прав?
– Джорджи, пожалуйста, не плачь.
– Но ведь ты говорил эти слова. И еще ты сказал, что всерьез думал об этом. А теперь мы будем делать вид, словно ничего не было? Почему мы не говорим об этом? Почему ведем себя так, словно все идет прекрасно и удивительно? Все совсем не прекрасно и не удивительно. Ты в Небраске, я здесь. Скоро Рождество, которое мы собирались праздновать вместе. Ты меня любишь, но, быть может, этого недостаточно. Таков ход твоих мыслей.
– Нет. – Нил откашлялся и повторил: – Нет. Возможно, я так и думал, пока ехал из Калифорнии до Колорадо. А потом я… устал. Устал в буквальном смысле слова. Такая усталость бывает опасной, когда сидишь за рулем. Потом еще эта передача о пришельцах. И восход. И радуги. Я же рассказывал тебе о радугах?
– Рассказывал. Но я не понимаю, при чем тут они?
– Да ни при чем. Говорю тебе: я устал. Устал злиться. Устал думать о тупиках и о том, что чего-то недостаточно или может оказаться недостаточно.
– Значит, после суточного бдения за рулем ты решил, что тебе лучше не расставаться со мной?
– Не надо так.
– А вдруг ты был прав? Что, если одной любви недостаточно?
– Я как раз сегодня думал… Это невозможно знать заранее.
– Что невозможно знать? – допытывалась Джорджи.
– Достаточно или нет. Откуда человеку знать, достаточна ли его любовь к другому человеку? Это идиотский вопрос. Если влюбляешься, если счастлив, кто ты такой, чтобы спрашивать, достаточно ли этого, чтобы и дальше быть счастливым?
– Но такое происходит сплошь и рядом, – сказала Джорджи. – Люди влюбляются, а потом расстаются. Одной любви не всегда бывает достаточно.
– Приведи хоть один пример! – потребовал Нил.
