Этого Джорджи вспомнить не могла. Неделя их разрыва слилась для нее в какой-то слезливый комок. Слезливый комок пятнадцатилетней давности, на который она смотрела из зеркала заднего вида. Только зеркало показывало не идущие сзади машины, а ее жизнь.
Джорджи снова подняла трубку.
Один, четыре… два…
Четыре, пять три…
Четыре, три, три, один…
Занято.
– Прими душ! – послышался из коридора голос матери. – Я делаю французские тосты!
– Иду! – крикнула в ответ Джорджи.
Она подползла к шкафу и принялась выгребать содержимое.
Роликовые коньки. Упаковочная бумага. Стопки старых номеров «Спуна».
У стенки стояла красно-зеленая коробка, предназначенная для рождественских украшений. На всех ее сторонах Джорджи когда-то написала большими черными буквами: «Хранилище».
Вытащив коробку на пол, Джорджи подняла крышку. Коробка была плотно набита разными бумагами. После свадьбы Джорджи завела себе под Хранилище другую коробку (та пылилась где-то на чердаке их дома). Затем у нее появился компьютер и доступ в Интернет. Вырезки сменились закладками и снимками с экрана, которые она распихивала по виртуальным папкам жесткого диска и потом забывала, где что лежит. Что-то безвозвратно терялось, поскольку компьютер под ее руками имел обыкновение гробить жесткие диски. Джорджи перестала распечатывать фотографии. Если ей хотелось взглянуть на старые рождественские снимки, их приходилось искать на картах памяти. Видеопленки запечатлели первые месяцы жизни Элис, но посмотреть их было не на чем. Эпоха пленочных видеомагнитофонов ушла безвозвратно.
Все, что лежало в верхней части красно-зеленой коробки, относилось ко времени, когда Джорджи съехала из материнского дома. Это было незадолго до их свадьбы с Нилом. «Эта свадьба все-таки состоялась», – мысленно напомнила себе Джорджи.
Она нашла чек комиссионного магазина, где покупала свадебное платье. Триста долларов. Новое обошлось бы ей куда дороже.
– Я надеюсь, что невеста, надевавшая это платье до меня, счастлива, – сказала тогда Джорджи Нилу. – Не хочу, чтобы аура чужого несчастливого брака перешла на нас.
– Можешь не волноваться, – успокоил ее Нил. – Мы счастливы, и наше счастье нейтрализует все ауры.
Он тогда был по-настоящему счастлив. Все время их помолвки. Джорджи никогда не видела его более счастливым, чем в те месяцы.
Едва только Джорджи сказала «да» и кольцо оказалось на ее мизинце (для ее безымянного пальца оно было маловато), Нил радостно подпрыгнул и обнял ее. Он улыбался во весь рот. Во всю глубину своих чудесных ямочек на щеках.
Он обнимал ее за талию и затылок, без конца целовал, повторяя:
– Выйди за меня. Джорджи, выйди за меня.
Она снова и снова говорила «да».
Воспоминания о том дне потускнели. Как это могло случиться? Почему осталась лишь общая картина, а множество мелких подробностей забылось? Она думала, что такое событие должно накрепко врезаться в память. А ее мозг думал по-другому. Они с Нилом были пятнадцать лет женаты, и уже не столь важно, какие обстоятельства предшествовали их браку.
Джорджи помнила, как счастлив был тогда Нил. Помнила его слова.
Отныне и навсегда. Отныне и навсегда.
Неужели Нил это говорил? Неужели она тогда слушала его вполуха, не понимая слов, произносимых на ее помолвке?
Джорджи обеими руками полезла в Хранилище…
Ее диплом об окончании колледжа.
Какой-то дурацкий гороскоп, вырванный из журнала «Спай».
Последний выпуск комикса «Остановить Солнце». Еж, нарисованный Нилом, улетал к небесам.
Вот они – снимки, сделанные материнским поляроидом.
Лиз до последнего держалась за свой поляроид. Ей вечно не хватало терпения, чтобы возиться с обычной пленочной камерой. А тут – подождал несколько минут, и сразу получаешь готовый снимок.
Джорджи нашла три снимка, сделанные в тот знаменательный день. Все три ее мать сделала в гостиной, на фоне рождественской елки. На Джорджи была мешковатая футболка с крупной надписью «Теперь вперед!», оставшаяся от занятий в школьной группе повышения самооценки. Даже по снимку чувствовалось, что Джорджи всю неделю проревела. (Так оно и было.) Нил тоже не блистал нарядом: мятая фланелевая рубашка, в которой он провел сутки за рулем. И все равно они оба были такими молодыми и симпатичными. Достаточно худенькая Джорджи. Круглолицый Нил.
Из всех снимков только один был четким: Джорджи стоит, выпучив глаза, и протягивает к объективу руку с кольцом на мизинце. Рядом – улыбающийся Нил. Возможно, в тот день он единственный раз улыбался во весь рот, отчего его уши еще сильнее торчали в разные стороны, напоминая криво изображенные скобки.
Помнится, после снимков мать усиленно потчевала Нила лепешками, а он говорил, что две последние ночи не сомкнул глаз. «Я лишь немного вздремнул в Неваде. Прямо на обочине». Тогда Джорджи потащила его наверх, уложила на свою кровать, стащила с него ботинки и сняла джинсы. Ей хотелось потереться бедрами о него. Они оба накрылись одеялом.
– Выйди за меня, – и в постели повторял Нил.
– Выйду, – отвечала она.
– Возможно, я бы и смог прожить без тебя. Но это была бы жизнь, недостойная называться жизнью.
Наверное, эту фразу он придумал за двадцать семь часов пути.
Джорджи выложила снимки на пол. Три момента пятнадцатилетней давности. Три момента, когда ее Нил был счастлив и полон надежд. Ее настоящий Нил.
– Джорджи! Ну сколько можно тебя ждать?
Джорджи смотрела на снимки и ждала, когда они почернеют от яркого утреннего света.
Глава 28
Мать вошла не постучавшись.
– Я уже шла вниз, – сказала Джорджи.
– Все равно опоздала. Мы сейчас повезем Хизер к доктору Уиснеру.
Джорджи вечно забывала, что у Хизер другая фамилия. Все женщины в их семье имели разные фамилии: мать была Лайонс, Хизер – Уиснер, а Джорджи – Маккул. Выходя замуж, Джорджи захотела сменить фамилию на Графтон, однако Нил воспротивился.
– Джорджи Маккул не такое сочетание, чтобы отказаться от него по первому капризу.
– Это не каприз, а мое замужество.
– Не смеши меня! Джорджи Маккул – это же настоящая женщина Бонда. От такой фамилии нельзя отказываться.
– Но я же становлюсь твоей женой.
– Чтобы стать моей женой, тебе вовсе не обязательно менять фамилию.
– Ты сегодня уже говорила с девочками? – спросила мать.
– Не успела. Я с ними вчера разговаривала.
