– Ох, ч-чёрт, ну и ночка… – уже обычным своим, чуть хрипловатым голосом сказал он, откидываясь на спинку стула и морщась, словно от внезапной боли. – Вам, однако, везёт, Закатов! На вашем месте я играл бы с утра до ночи, а вы…
– Мне, видите ли, это не доставляет ни капли удовольствия, – Никита медленно собирал в колоду рассыпанные по зелёному сукну карты. – А поправлять таким способом свои дела я считаю недостойным дворянина. Так что…
– Зачем в таком случае вы это сделали сейчас? – в упор спросил Ратманов, впиваясь воспалённым взглядом в безмятежное лицо Закатова. – Час назад вы и в мыслях не держали начинать игру! За весь год, который я вижу вас здесь, вы ни разу не сели за стол! Признайтесь честно – вам знаком этот польский щенок?! И только из-за него вы…
– Во-первых, я не обязан вам отчётом, извольте сменить тон. – Закатов держал в пальцах трефовую даму, то приближая её к глазам, то отводя её в сторону. – Во-вторых, раз уж вам это так интересно, отвечу – нет. Князя Тоневицкого я сегодня вижу впервые. Но с некоторыми членами его семьи я знаком весьма близко. Вы фанатик, Ратманов. Вы ослеплены ненавистью ко всему польскому и только поэтому уселись играть по-крупному с зелёным мальчишкой по фамилии Тоневицкий. Но хочу вам сказать, что Тоневицкие всегда были верными слугами российского императора. В минувшую кампанию отец этого мальчика был под Севастополем и умер несколько месяцев спустя от тяжёлого ранения. Они всю жизнь прожили в Гжатском уезде, князь Тоневицкий до войны был бессменным предводителем уездного дворянства. Согласитесь, что на эту должность мог быть выдвинут только истинный патриот Отечества. Мать мальчика происходит из старейшей московской семьи, все Иверзневы верой и правдой служили государю, и вам это наверняка известно.
– Так его мать – урождённая Иверзнева?.. Того самого генерала Иверзнева – дочь?!.
– Вообразите, это так. И я этому семейству обязан всем, что имею в жизни. И даже самой этой жизнью. Так что сами видите, я не мог не сыграть этой партии.
С минуту Ратманов молчал, не сводя немигающих глаз с лица Закатова. Затем резко, чуть не опрокинув стол, поднялся. Отрывисто спросил:
– Когда и куда прислать мой проигрыш?
– В Столешников переулок. В дом Иверзневых, – ровно сказал Закатов. – И не спешите, штабс-ротмистр. Я не собираюсь ставить об этом в известность нашего с вами полкового командира. А князь Тоневицкий вам с этого часа ничего не должен, его кредитором становлюсь я. За вами только четыре тысячи… И, кстати, можете вернуть их мне на том свете угольками.
По лицу Ратманова было видно, что он сию минуту бросится на своего недавнего противника. Но ничего не произошло. Штабс-ротмистр взял с подоконника свою фуражку, хрипло бросил: «Честь имею», – и, грохоча сапогами, вышел из комнаты с зелёными столами.
Когда минутой позже Закатов вошёл в крохотную каморку наверху, он увидел, что молодой Тоневицкий сидит на кровати Селинки, привалившись плечом к бревенчатой стене, и, казалось, дремлет. Сама Селинка, притулившись на шатком стуле, раскладывала на столе пасьянс. Дверь скрипнула, и она соскочила на пол.
– Ну что там, Никита Владимирыч?
Никита мельком посмотрел на неё и обратился к поднявшемуся ему навстречу юноше:
– Что ж… Я отыграл ваш проигрыш, князь. Господину Ратманову вы больше не должны ни копейки и…
– Но зато должен вам, не так ли? – встревоженно перебил Тоневицкий. – Я готов предоставить деньги…
– Ничего вы не готовы, – устало сказал Закатов. – Своих денег у вас пока что нет и быть не может. Вы будете просить их у матушки. Хочу вам сказать, что я хорошо знаю княгиню Веру и менее всего хотел бы беспокоить её. Так что буду вам обязан, если вы напрочь забудете о своём проигрыше. И, разумеется, не скажете о нём княгине. Ей и без того достаточно хлопот. А с вас я попросту возьму слово никогда не играть по-крупному со случайными людьми.
– Вы хотите сказать, что… господин Ратманов?..
– Нет. По крайней мере, прежде я за ним этого не замечал. Но игра чёрта с младенцем, даже честная, уже в корне своём непорядочна.
Молодой Тоневицкий вспыхнул, но промолчал.
– Итак, ваше слово? – спросил Закатов, внимательно глядя на взволнованного молодого человека.
– Да, я готов… я даю слово. Слово князя Тоневицкого!
– Прекрасно, – кивнул Закатов. – В таком случае позвольте откланяться.
– Но… как же так? Постойте! Господин Закатов! – Юноша бросился за ним следом, и Никита с большой неохотой остановился уже на лестнице. – Я вам так благодарен! Разрешите хотя бы… хотя бы передать поклон от вас матушке!
– Не уверен, что княгиня помнит меня, – помедлив, сказал Закатов. – Не стоит рассказывать ей об этом пустяке. Пообещайте мне это, князь.
– Но…
– Прощайте.
Дверь закрылась. Мгновение Тоневицкий растерянно смотрел на неё, затем повернулся к Селинке. Та пожала плечами, зевнула и переложила трефовую даму к бубновому королю.
…– Вот я так и знал! – мрачно сказал Михаил, открывая дверь. – Ты всё же нарезался, скотина!
– Мишка, перестань, – Закатов неловко протиснулся мимо друга в переднюю, стараясь дышать в сторону. – Пустяк сущий… Ты сам почему не ложишься?
– У меня завтра семинар, я читал! Тьфу, Никита, ну как тебе не стыдно? Сколько можно?! Иди спать, свинья безнадёжная… Право, лучше бы женился!
– Мишка, ну что ж ты, как Егоровна покойная… «Женился»… На ком?! – Закатов, покачиваясь, прошёл в гостиную, где на столе, возле горящей лампы с зелёным абажуром, горой лежали раскрытые книги и растрёпанные тетради, повалился на диван. – Покажи мне хоть одну барышню, достойную этой авантюры, и я сразу же возьму тебя ш-шафером!
Михаил только отмахнулся. Вернувшись за стол, он с суровым видом придвинул к себе толстенный том и уткнулся в него.
Иверзневы были старинной московской фамилией, все мужчины которой по традиции шли на военную службу. Но Михаил, влюблённый в стихи и прозу, читавший запоем все годы обучения в корпусе, нарушил эту традицию, под стоны матери перевёлся в гимназию, с блеском её окончил и поступил в университет. Это, впрочем, не помешало студенту Иверзневу при начале военных действий в Крыму бросить учёбу и немедленно определиться на военную службу. Всю войну он прослужил фельдшером, в Севастополе попал под начало хирурга Пирогова, после окончания кампании вернулся в Москву и восстановился в университете. К крайнему изумлению Закатова, Михаил перевёлся с любимого факультета словесных наук на медицинский и параллельно нашёл себе службу в одной из московских больниц.
– Иверзнев, ты с ума, право, сошёл, – пожимал он плечами, когда вечерами Мишка, сверкая чёрными глазами, взахлёб говорил о желудочных коликах, опухолях и швах с такой же страстью, с какой ещё несколько лет назад дискутировал о Пушкине и Корнеле. – Ты же всю жизнь был книжным червяком, куда тебя в медицину понесло?! Кто это тебе на войне испортил все идеалы?
