Дом Остужиных оказался чудом не падающей набок развалюхой, когда-то выкрашенной в зелёный цвет, но сейчас облезшей до серых брёвен. Щели между брёвнами были незатейливо заткнуты старыми тряпками и паклей. Крыша неумолимо съезжала набок и с трёх сторон была подпёрта сучковатыми жердями. Летом всё это убожество, вероятно, скрывали разросшиеся кусты шиповника и густой плющ, сухие плети которого до сих пор обвивали брёвна-подпорки. Но сейчас ветхий дом выглядел голо, как нищий на дороге. На заросшем сухим быльём дворе кое-как валялись не уложенные в поленницу дрова, среди которых бродили грустные козы и стояли два мужика в подвязанных мочалом зипунах. Мужики вели какой-то глубокомысленный разговор, время от времени отмахиваясь от коз. Возле распахнутых ворот играли в бабки белоголовые мальчишки, а из открытой двери неслись отчаянные вопли:
– Ай, барышня, помилуйте! Ай, отродясь не стану, чтоб мне света не увидеть! Ай, нечаянно, видит бог, нечаянно спутала!!!
– Ты у меня, мерзавка, сейчас… куда?! Убью, право слово, убью! Вернись сей же час, убоище!
Какое там… Встрёпанная курносая девка ссыпалась с разбитого крыльца и, задрав подол, понеслась через двор. Она ловко перескочила через рассыпанные поленья, не споткнувшись ни на одном, протиснулась между загоготавшими мужиками, ловко пнула в бок козу и прыснула в открытые ворота, всполошив стайку детей. А за ней, подобная гневной валькирии, в съехавшем набок фартуке поверх домашнего платья, неслась мадемуазель Остужина с веником в руке.
– Дунька! Стой, поганка, сказано тебе! Да что же это за божье наказание, во всём доме никто… Боже мой, мосье Закатов! Здравствуйте!
Никита невольно попятился, когда соседка остановилась на всём скаку в двух шагах от него, и веник чудом не мазнул его по лицу. Несмотря на яростное выражение лица и некоторую общую встрёпанность, мадемуазель Остужина показалась ему довольно привлекательной. Высокие «ногайские» скулы её горели ровным розовым цветом, раскосые глаза блестели пылом битвы, а волосы, ещё не уложенные в гладкий пучок, сейчас являли собой толстую косу, рассыпающуюся прядями по плечам и спине.
Прекрасно понимая, что прибыл не вовремя и поставил мадемуазель Остужину своим визитом в неловкое положение, Никита всё же не сумел удержаться от улыбки. К его изумлению, Анастасия Дмитриевна усмехнулась в ответ.
– О, ну вы в самый раз! – переведя дух, объявила она. – Ради всего святого, мосье Закатов, не могли бы вы отвлечь папеньку? Привезли дрова и побросали, изверги, кое-как… Да-да, Прохор, это я о тебе! Сейчас вы у меня живо всё в поленницу уложите, не то!.. А папеньке как раз приспичило в преферанс, я его Дуньке поручила, а эта бестолковщина… Нет, вы взгляните только! – Она энергично взмахнула веником, и обтрепанные прутья снова чуть не проехались по лицу Закатова. Он поспешно повернулся – и расхохотался. С ветки облетевшей липы у ворот свисали грязные пятки. Злополучная Дунька, воспользовавшись тем, что барышню отвлекло появление гостя, вскарабкалась на дерево и теперь сидела в развилке, глядя вниз голубыми смеющимися глазами.
– Слезай, шишига немытая! – ворчливо велела Остужина. – Слезай, кому сказано, да марш в дом, приберись, видишь – к нам гость! Да не трону я тебя, остолопина, вот – видишь? – Веник полетел через забор. – Спускайся немедленно! Ишь, выучилась, как белка, по сучкам скакать… Лучше бы ты с барином этак же проворна была! А то третий год при папеньке состоит и до сих пор дамы от валета отличить не может!
Дунька, кряхтя и елозя босыми пятками по шершавой коре, под гогот мужиков съехала с липы наземь. Опасливо поклонилась гостю и вихрем метнулась в дом.
– Вот и поди тут с ними! – сокрушённо сказала Остужина и тут же кинулась к мужикам: – Прохор, Прохор, а ты куда это собрался со двора, душа моя? А ну, живо укладывать! И ты, Ермолай, тоже! Ишь, встали почётной стражей, только бы зубы скалить! Никита Владимирович, я вас нижайше умоляю, пройдите к папеньке!
Закатов был вынужден повиноваться.
Изнутри обиталище Остужиных выглядело ничуть не лучше, чем снаружи. Закатов даже удивился, подумав, что хоть кто-то в округе живёт хуже, чем он сам. Пройдя тёмными сырыми сенями, где пахло скисшим молоком, он миновал людскую, из-за прикрытой двери в которую слышался грохот кухонной посуды. Затем оказался в большой комнате, заставленной старой дубовой мебелью. На стене висел портрет дамы в голубом платье, со старинной высокой причёской. Было очевидно, что обветшавшей мебели регулярно пытались придать благородный вид – но помогало это мало. И продавленный диван, и траченные молью портьеры на окнах, и медная позеленевшая люстра, между рожками которой отчётливо виднелась паутина, – всё говорило о запустении и бедности. На полу лежали обычные домотканые половики. Плюшевая скатерть на столе была потёрта, местами прожжена и закапана свечным воском.
– Пожалуйте к барину в кабинет, сударь! – суетливо кланяясь и беззастенчиво таращась на Никиту круглыми глазами, пригласила Дунька.
В людской смолк грохот посуды, сени задрожали под тяжёлой поступью кухарки, и её круглое, потное, глуповатое лицо тоже появилось в дверном проёме. Было ясно, что гости в этом доме редкость. Никита ничуть этому не удивился, вспомнив утомительный визит к нему старика майора, и, вздохнув, пошёл за шлёпающей босыми ногами Дунькой в смежную комнату.
Отставной майор Остужин принял гостя, сидя в вольтеровском кресле за письменным столом, зелёное сукно которого было заляпано жирными пятнами. Под свечным шандалом, почти сплошь залитым воском, красовалось ещё одно пятно – на этот раз буро-коричневое, напоминающее карту Африки. Поверх всей этой географии находились: забрызганная чернилами и воском же расходная книга, смятый, грязный шейный фуляр, стакан с недопитым чаем, запылённый графин с чем-то мутным и несколько рассыпанных колод карт.
– Добрый день, господин Остужин, – входя, поздоровался Закатов.
Майор воззрился на него бессмысленными, как у чучела совы, глазами, и сразу же стало понятно, что хозяин дома, во-первых, не понимает, кого это принесла нелёгкая, а во-вторых, довольно сильно пьян.
– Ваш сосед, Закатов Никита Владимирович, штабс-капитан в отставке, – счёл нужным отрекомендоваться Никита.
– А-а… Здравствуйте, здравствуйте… Покойного Алексея Николаевича сынок?
– Почти, – не стал спорить Закатов, садясь напротив майора на скрипучий табурет и поглядывая через его плечо в окно, за которым мадемуазель Остужина бодро командовала мужиками.
– Обедать Настя вам не предложила? Скоро подадут, а пока не изволите ли рюмочку мозельского?
Никита, которого крайне насторожили подозрительные крылатые затемнения на дне графина с «мозельским», от рюмочки отказался. Хозяин немедленно предложил партию в преферанс. Деваться было некуда, Никита согласился, и мявшаяся в дверях Дунька с облегчением дунула прочь – только пятки сверкнули.
– Невозможно достойного партнёра найти, сударь мой! – жаловался майор, геройски давя икоту и обдавая Закатова перегаром. – Никто в нашем захолустье толком не играет, а по маленькой – какой же интерес? Настоящая игра настоящих… ик… ставок требует! Помнится, у нас в полку сотнями мужиков проигрывали! Родовые имения, деревни на карту ставили! Бывало, что и жён… прямо как у Давыдова… читывали? «Тамбов на карте генеральной значком… ик… означен не всегда…» Так вот эту нувеллу господин Лермонтов именно про наш полк написал… ик!
