Не заезжая домой, он направился к Силиным. Хозяин стоял у крыльца и о чём-то увлечённо толковал с сыном. Увидев входящего в открытые ворота барина, Прокоп кивком отослал Григория в дом и, подождав, пока тот уйдёт, скупо улыбнулся:
– Ну, как дела-то, Никита Владимирыч? Насчёт пустоши условились?
Никита подтвердил, что да, пустошь он покупает и на следующей неделе уже едет в уезд оформлять бумаги. Прокоп довольно улыбнулся:
– Вот, это дело стоящее! Ну, а барышня требинская как тебе показалась?
– Анастасия Дмитриевна? – удивился Закатов. – По-моему, весьма достойная особа. Жаль, что тратит жизнь попусту в своём захолустье… А отчего ты спрашиваешь?
– Да так… – Силин попинал носком сапога смерзшуюся кучку конского навоза. – Никита Владимирыч, ты, за ради Христа, не подумай ничего… только отчего б тебе на ней не жениться, к примеру? На Остужиной-то? Ежели сам видишь, что барышня стоящая…
Никита лишился дара речи и с минуту молча таращился на бородатое безмятежное лицо Прокопа. Затем осторожно спросил:
– Прокоп Матвеич, а… зачем? Что это тебе в голову пришло?
– Как «зачем»? – пожал плечами Силин. – Сам рассуди: во-первых, хозяйку в дом при любом раскладе надобно. Феоктиста твоя уж одной ногой на погосте, куда ж ей за девками и домом присматривать? Тебя, коли сам думаешь хозяйством заниматься, так и вовсе в дому не дождёшься, хозяйство постоянного призору требует. Что ж в дому-то без хозяйки станется? Разоренье одно. Опять же, земля остужинская как раз к твоей прилипает. Соедините угодья-то – и сколько враз добра прибавится! И чересполосицы никакой, и за пустошь не платить можно, если с умом подойти… Сам рассуди! А более ни на ком в нашей местности тебе жениться не выйдет! Дочки на выданье только у Волнухиных… Да те, не в обиду будь сказано, много богаче будут, им не с руки за тебя отдавать… А Анастасии Дмитриевны положенье таково, что ты для неё божьим спасеньем будешь. Так-то ей век пропадать…
– Постой, постой, Прокоп Матвеич… – Никита чувствовал, что наряду с изумлением его разбирает безудержный смех. – Анастасия Дмитриевна, разумеется, достойна всяческих похвал… Но что, если она мне не нравится?
Силин перестал пинать навозную кучу и воззрился на своего барина со смесью сожаления и насмешки.
– Не нравится? Да чем же это? Что у ней – руки аль ноги нет? Али горбата? Аль пузом худа?
– Нет, разумеется, но…
– А чему ж ещё там не нравиться? Товар справный, бери, в барыше останешься!
– Но послушай, она всё же человек, а не вещь на ярмарке… Да и я тоже. Должна же быть какая-то расположенность… Любовь, страсть в конце концов…
– Это вот всё книжки твои, Никита Владимирыч! – убеждённо сказал Силин. – Кабы ты их в руках не держал – и слов бы таких не знал! И жисть не в пример спокойней была бы. Думаешь, я сам не по страсти женился? Ещё по какой страсти! Батюшка-покойник стращал, что все оглобли об меня обломает, коли на Мотре не женюсь, они-то с ейным отцом загодя всё обговорили… И барин покойный дозволил! И что мне было – супротив отцовской да барской воли идти? Поплакал да окрутился… И за всю жизнь не пожалел ни разу, потому – Мотря хозяйка справная, в поле впереди всех была, раньше свекрови к печи вскакивала… Да ребят здоровых между делом рожала: у нас из пятнадцати только семеро померли! И сынам старшим я сам жёнок подыскивал – от хороших отцов, работящих, не хворых. Потому – от хворой бабы в работе прок какой? И, слава богу, сколько лет живут – не в обиде на отца! А Глашку свою я три года подряд выдать не мог, потому неурожай на рожь был, и никакое приданое ей сгоношить не могли. Так что ж? На четвёртый выдал-таки! И ведь ждал сват, потому – из моей семьи дурных девок не выходит, всяк за невестку из Силиных бога возблагодарит! Вот и ждали три года! И опять же – слава богу!
– Что ж, я знаю, в крестьянстве всегда было так, – неуверенно сказал Закатов. – Но ведь образованные люди не должны…
– Всё то же самое! – пожал плечами Силин. – Страсти да любови – это всё разговор один, а вот, к примеру, кто из вашего брата согласится бесприданницу взять? То-то и оно! Любовь – она для пустого времени хороша, когда делать нечего – сиди себе с утра до ночи на диване, в ноздре кочергой ройся да думай о пустяках. А для жизни вовсе другое нужно… Гришка, чёртово семя, да чего тебе?!
Внутренне радуясь тому, что этот странный и неожиданный разговор прекратился, Закатов обернулся и увидел Григория, подающего отцу энергичные знаки. В руках у парня был какой-то большой пухлый пакет.
– Ох ты, нечистая, вовсе позабыл! – выругался Прокоп и, взяв из рук сына пакет, передал его Закатову. – Это твоя почта, барин, из уезда. Гришка мой на себя смелость взял, забрал, потому когда она ещё придёт-то. А он как раз ко мне собирался, вот и…
Закатов перебрал почту. Выписанные журналы, письмо от полкового товарища, казённый пакет из военного ведомства… и узкий конверт, помеченный: «Москва, Столешников переулок, дом Иверзневых».
Никита торопливо сломал печать и вытряхнул из конверта письмо, уже узнавая крупный чёткий Мишкин почерк. Бегло пробежав глазами начало, он повернулся к Силину и со странной улыбкой сказал:
– Ну вот… И Устинья наша объявилась. Как я и ждал, в Москве. Ещё на Покров…
– А парни мои?! – хрипло перебил его Прокоп, и Закатов поразился горестной гримасе, исказившей его обычно спокойное, невозмутимое лицо. – Сыны-то мои, Антипка с Ефимом? Нешто не явились?!
– О них ни слова. Хочешь – прочти сам, – Закатов протянул письмо, но Силин медленно отвёл его руку. – Но, я думаю, коли Устинья у Мишки, так и парни недалеко.
– Это да… Это так, – медленно выговорил Прокоп. – Они оба за Устькой, как нитка за иглой… Да и Танька там ещё должна быть… Это ты прав, барин, ежели Устька там, стало быть, и Антип с Ефимкой… А отчего ж друг твой о них не пишет?
– Никак не могу знать. – Закатов действительно ничего не понимал. – Но я завтра же еду туда.
– Дозволь с тобой, барин!
– Не могу, Прокоп Матвеич. На кого же я оставлю имение? Не взыщи, поеду один… Но обещаю, что ты первым обо всём узнаешь. – Никита Закатов помолчал, глядя в тёмное поле, над которым поднималась ущербная луна. – Говоришь, парни за ней, как нитка за иглой? Стало быть, есть страсть и у крестьян?
– Стало быть, есть, – выговорил Прокоп с таким отвращением и горечью, что Закатов невольно вздрогнул и пристально посмотрел на него. – И чего с неё хорошего вышло?!
Ответить на это Никите оказалось нечего.
* * *
– Я, Иверзнев, никак в толк не возьму: прячешь ты её, что ли?
– Ну, вот ещё, вздор какой! Она – человек, а не вещь, чтоб её прятать!
– Это как сказать… Она ведь, кажется, твоего дружка крепостная девка?
– И что из этого?!
– Сомнительные всё же у тебя знакомства! Штабс-капитаны какие-то, крепостники из дремучих уездов…
