Для здорового как бык двадцатипятилетнего поручика купание в ледяной реке осталось безо всяких последствий. Но слабенькая Александрин расхворалась всерьёз. Уже к вечеру у неё поднялся страшный жар, начался бред. Перепугавшаяся Вера послала в уездный город за доктором. Доктор прибыл к вечеру второго дня и нашёл больную почти безнадёжной. Десять дней Александрин находилась между жизнью и смертью. Жар не спадал, дыхание было хриплым, отрывистым. Больная то бредила по-французски, полагая, что она до сих пор в стенах института, то просила воды, то священника, то снова проваливалась в забытьё. Сбившиеся с ног Вера и Аннет едва успевали вливать ей в рот прописанные врачом микстуры – которые, впрочем, ничуть не помогали. Горничная Домна на свой страх и риск отправилась в дальнее село к бабке-знахарке Чудовке и принесла от неё чугунок отвратительно пахнущего варева. Вера, едва взглянув на Чудовкино снадобье, приказала немедленно его вылить. Но Домна, здраво рассудив, что вылить средство она успеет всегда, чугунок припрятала.
На третью ночь разразился кризис. Александрин уже не приходила в себя. С ней начались судороги, она никого не узнавала. Вера и Аннет, обнявшись, плакали. Конец, казалось, был неизбежен, было послано за священником. В сенях уже толклись дворовые, пришедшие проститься с барышней. Но Домна с Чудовкиным чугунком в руках и диким воплем «да хоть насмерть опосля засечь прикажите, барыня!!!» прорвалась к изголовью больной. Разжав ножом стиснутые зубы Александрин, горничная с размаху влила ей в рот полный стакан Чудовкиного напитка.
То ли помогло ведуньино средство, то ли кризис, который должен был убить Александрин, обернулся против болезни – но к рассвету дыхание больной выровнялось, а на лбу и висках выступил крупный пот. Всхлипывающая Домна сменила на ней сорочку, бережно обтёрла барышню и укрыла новым одеялом. Священник произнёс короткую проповедь о неисповедимости путей господних и отправился восвояси. Разошлась и дворня. Домна прикорнула на половике у кровати барышни, прижимая к себе драгоценный чугунок с лекарством. Измученная Аннет ушла к себе. А Вера уснула прямо за столом, уронив голову на руки и не слыша настоятельных просьб Малашки дойти до постели.
Её разбудила всё та же Малашка, драматическим шёпотом доложившая о приходе поручика Гардина.
– Господи, зачем же в такую рань?.. – простонала Вера, поднимая гудящую голову и обнаружив, к своему изумлению, что за окном уже серое утро и по стеклу бегут дождевые капли. – Малашка, гребень… Умыться… Боже мой, платье сменить, оно всё в этой микстуре… Что же ему нужно наконец?
Гардин в парадной форме расхаживал взад-вперёд по зале. Когда бледная, наспех причёсанная княгиня Тоневицкая появилась в дверях, он подошёл, поцеловал ей руку, церемонно осведомился о здоровье мадемуазель Александрин. Услышав, что, кажется, опасность миновала, попросил разрешения переговорить с княгиней о крайне важном для него деле. Вера предложила поручику сесть, опустилась в кресло сама и приготовилась слушать. К её ужасу, слова поручика пробивались к ней словно сквозь войлочную завесу, то пропадая, то теряя смысл. Лишь через несколько минут Вера с грехом пополам уяснила, что Гардин просит руки её приёмной дочери.
Сначала Вере показалось, что она ослышалась.
– Что?.. Простите меня, поручик, я очень дурно спала нынче и, вероятно, не так поняла вас… Мы говорим об Аннет? О моей Аннет?!
– Я надеюсь, вы позволите мне истратить жизнь на счастье мадемуазель Тоневицкой.
– Но… – у Веры голова пошла кругом. – Поручик, не разыгрываете ли вы меня? Аннет ещё слишком молода! Я не собиралась в ближайшее время выдавать её замуж! И мой покойный супруг, я уверена, не одобрил бы такого раннего её супружества!
– Я готов ждать столько, сколько вы сочтёте нужным, – решительно заявил Гардин. – Два, три года, пять лет… сколько прикажете, княгиня.
– Но говорили ли вы с самой Аннет?
Поручик покраснел, смешался и жалобно признался, что он предпринял, разумеется, попытку. Но мадемуазель Аннет была в эти дни так занята, так обеспокоена здоровьем своей кузины…
– Так чего же вы хотите от меня? – проснувшись окончательно, вознегодовала Вера. – Если Аннет отказала вам, то на что же вы рассчитывали?! Вы полагали, что я выдам её замуж против её воли? Такому не бывать, и кончим на этом разговор!
Гардин совсем смутился и забормотал, что для него весьма тяжко будет утратить расположение княгини, что он не мыслил взять за себя княжну насильно, что он просто счёл, что княжна настолько молода, что уместней будет вначале переговорить с её матерью… Вера смягчилась.
– Что ж, поговорите с Аннет ещё раз. Если она согласится и вы готовы подождать ещё хотя бы два года, – я не буду возражать.
Говоря так, она чувствовала некоторые угрызения совести: было очевидно, что Аннет согласия не даст. Так и вышло. Через пять минут на весь дом раздался звонкий и сердитый голос княжны Тоневицкой. Она и не предполагала в господине Гардине такой чёрствости, такого жестокосердия! Она была уверена, что, оказывая столько внимания её бедной кузине, он, несомненно, сделает Александрин предложение! Это было бы и порядочно, и достойно звания гвардии поручика! Кузина была уверена в чувствах господина Гардина, она ждала лишь объяснения, бедняжка! Она две недели была на грани гибели – и вот теперь новый удар?! О, как это несправедливо, как жестоко по отношению к несчастной, чудом оставшейся в живых Александрин! Что до неё, Аннет Тоневицкой, то она не намерена выходить замуж ни сейчас, ни через пять лет, ни через двадцать пять, поскольку не чувствует в себе ни малейших способностей к семейной жизни, и basta, basta, basta на этом! Вера не знала, смеяться ей или плакать, когда дрожки с совершенно убитым поручиком Гардиным выкатились со двора, а в комнату вбежала растерянная Домна:
– Да что же это за наказанье господне, барыня! Снова у нас Александра Григорьевна без жениха остались! И где теперь нового-то сыщешь? Хоть вовсе Анну Станиславовну из дому отсылай…
Смех смехом, но Домна была права: надежда удачно пристроить Александрин с треском рухнула. И сейчас, сидя на пустой веранде перед чашкой остывшего кофе, Вера думала о том, что всё надо начинать сначала. «Протвина теперь обидится насмерть… А за что, спрашивается? – мрачно размышляла она, глядя в залитое дождём окно. – И Александрин может снова расхвораться… И дела запущены совсем, пшеница не продана, льны не сочтены… Господи, да когда же, когда всё это закончится?!»
Снаружи прочавкали по грязи лошадиные копыта, со скрипом остановился экипаж. «Господи, кто же там ещё?..» – с тоской подумала Вера. За спиной открылась дверь, и Домнин шёпот возвестил:
– Барыня, пан Команский приехали!
– Андрей Львович? – Вера вздохнула. – Что ж… Проси.
Минуту спустя Команский вошёл на веранду и сразу же спросил:
– Пани Вера, я не вовремя? Вы не расположены принимать гостей?
– Ничуть не расположена, – честно ответила Вера, вставая и подавая ему руку. – Но вы – не гость, и вы очень вовремя.
