– Но… как же он решился?.. – пробормотала Вера. – Как он мог делать предложение, зная, что… Зная за собой такое?! Он же должен был, боже мой, понимать…
– Ох, ба-арыня… – горестно протянула Глафира. – Вот сразу видно, что вы допрежь с таким отродясь не мучились! Он же себе в голову вбил, что как только на вас женится – враз всё с него схлынет! Бросит – и всё! И с бесом запойным справится! Только не справиться ему, душой клянусь! Нет от этого спасенья… И ежели вы для себя и для него погибели не хотите, то…
– Довольно, я поняла тебя, – отрывисто, резче, чем сама хотела, перебила её Вера. – Я благодарна тебе за откровенность и… И клянусь, я не выйду замуж за твоего… барина. Глафира, боже, Глафира, что ты делаешь, немедленно перестань!!!
Поздно: кухарка повалилась на колени и, зайдясь в беззвучном рыдании, прижала к лицу мокрый, испачканный подол Вериного платья. После нескольких бесполезных попыток вырвать подол Вера сама неловко опустилась на пол беседки.
– Глафира… Ну, пожалуйста… Ну, что же это такое… Господи, да успокойся же!
– Храни вас Господь, барыня… – глухо доносилось до неё. – Век бога молить буду за вас… и за детишек… Спаси вас Богородица, я и думать не думала… Спасибо, барыня, милая, Вера Николаевна, спасибо…
В это время со стороны дома послышался зычный клич Домны: «Барыня-а-а!» Обе женщины вскочили на ноги. Крик повторился – и через мгновение Глафиры уже не было в беседке. Вера успела лишь заметить, как в конце аллеи качнулись и вновь сомкнулись мокрые кусты. На влажной скамье осталась лежать чёрная шаль с перепутанными кистями. А к беседке уже спешила озабоченная горничная.
– Барыня, там человек от госпожи Протвиной прибыл, грибы сушёные привёз, так что прикажете…
Домна умолкла на полуслове, застыв с открытым ртом на пороге беседки. Её барыня сидела на скамье, уронив лицо в ладони. Плечи её тряслись, и непонятно было, смеётся она или плачет.
* * *
Когда Никита Закатов прибыл в Москву, октябрь уже подходил к концу. В последние дни резко похолодало, белёсая позёмка змеилась вдоль улиц, лужи на тротуарах стянуло льдом. Прохожие поднимали воротники и убыстряли шаг. Сидя в глубине допотопного возка, обшитого потёртой кожей, в котором ещё его отец наносил визиты соседям, Никита отчаянно мёрз и был очень рад, когда кучер Авдеич сипло прогудел:
– Застава, барин… Москва!
Как раз в этот миг в церквях ударили к обедне. Густой, унылый звон поднял с куполов стаи галок, раскатился над заставой, завис в ветвях голых лип на бульварах. Возок мягко вкатился в город, заскрипел колёсами по Тверской, свернул в один переулок, в другой, пересёк Петровку – и вот впереди уже знакомые зелёные ворота с облупленной краской и свешивающиеся через старый забор, тревожно горящие кисти рябин.
– Прибыли, Никита Владимирыч!
Ворота открыл дворник. Сразу же примчалась и Федосья, кинувшаяся Никите на шею, как родному сыну. Авдеич с дворником принялись распрягать усталых лошадей, а Никита торопливо взбежал по крыльцу в сени, на ходу отмахиваясь от кухарки:
– Федосья, отстань, не пойду я в баню… И обедать не хочу… Мишка дома?
– Дома, а как же, гости у него, уже уходить собирались… Михаил Николаевич, да где ж вы там?!
Но Михаил уже и сам спускался по лестнице в сопровождении молодых людей в синих студенческих тужурках. Произошло сбивчивое и несколько неловкое знакомство, после чего Мишкины гости поспешно откланялись, и Никита наконец обнялся с другом.
– Ну, здравствуй, брат, здравствуй… Как добрался по дорогам нашим? Подмёрзло уже, надеюсь?
– Слава богу. А здесь всё по-старому, гляжу. – Никита сбросил шинель, передёрнул плечами, зашагал вслед за другом в знакомую гостиную с зелёными бархатными портьерами. – Надо же, а я уж отвык… У меня в деревне теснее, темнее как-то… Не поверишь, в детстве дом казался просторным, как собор… А теперь видишь эти клетушки и чувствуешь себя пчелой в улье. Как вы тут?
– Понемногу… Сейчас пообедаешь с дороги, у Федосьи как раз щи доспели, а после уж…
– Устинья моя у тебя? – напрямую спросил Никита. – Ничего с ней за это время не сделалось, цела?
По лицу Михаила пробежала странная улыбка.
– Не беспокойся. Сейчас я её позову. Или всё же пообедаешь сперва?
– Мишка, какой обед, зови сюда Устинью! – нетерпеливо перебил Закатов. – Я из-за этой деревенской ведьмы десять дней трясся в тарантасе, чуть не умер на колдобинах!
– Что ж, изволь, – всё так же непонятно улыбаясь, согласился Михаил и вышел.
Закатов сел было на потёртый диван, но сразу же, движимый растущим волнением, поднялся и принялся ходить по комнате. Старый паркет привычно скрипел под ногами. За окном вилась позёмка, метя стекло белыми полосами. Закатов сам не знал, отчего так волнуется, но сердце бухало в груди тяжело и гулко, словно полковой барабан.
В сенях послышались шаги друга, его успокаивающий голос:
– Да входи же, Устя, входи… Ну что ж ты, сама ведь этого хотела! Твой барин здесь, приехал за тобой… Проходи в залу. Ну вот, Никита Владимирович, получи свою беглянку! – провозгласил Михаил, входя в комнату первым. Тон его был насмешливым, но улыбки не было на побледневшем лице, а выражение тёмных глаз было непривычно жёстким, почти чужим. Вслед за ним в комнату, осторожно ступая по паркету босыми ногами, вошла высокая девушка в старой, местами заштопанной рубахе и потрёпанной коричневой юбке. Аккуратно заплетённая коса лежала на спине. Никита сразу же подошёл ближе, уверенный, что ему сейчас в очередной раз бухнутся в ноги. Но Устинья лишь низко, в землю, поклонилась и, выпрямившись, в упор посмотрела на своего барина. Закатов увидел худое, строгое, дочерна загорелое лицо. Она не была красива, но Закатов с минуту, не отрываясь, смотрел в эти серые холодноватые глаза. Устинья тоже глядела прямо, без улыбки.
– Ну, вот она, любуйся, – медленно сказал Михаил, стоя рядом.
– Устинья, а где же остальные? – спросил Никита, очнувшийся наконец от непонятного оцепенения. – Где Татьяна Фролова, где Силины? Не бойся, говори правду, я и так уже всё знаю. Я только что из села, мне рассказали…
– Не могу знать, барин, – послышался глуховатый ровный голос. – Растерялись мы по дороге.
– Как это?
– В лесу заблудились. Я-то лес знаю, выбралась, а где они – не ведаю. Сама жду не дождусь… – Голос Устиньи вдруг сорвался. Но она тут же взяла себя в руки и, глубоко вздохнув, снова в упор посмотрела на Закатова. – Прикажете, барин, дожидаться их аль нынче же меня в острог сдадите?
– Как ты одна добиралась сюда? – не ответив, спросил Закатов.
– Господь хранил, – коротко сказала Устя. Помолчав, спросила: – Дозволите идти покуда?
– Ступай.
Она снова поклонилась и вышла.
Ночью в библиотеке горела лампа. Зелёный абажур отражался в тёмном окне. Закатов, опустив голову, медленно ходил по комнате. Михаил сидел за столом, и огонёк лампы бился в его взволнованных глазах.
