– …и ведь сто раз я тебе это всё говорил! И предупреждал! Ещё чёрт знает когда, ещё летом! И всё как об стенку горох – пока не дошло до несчастья… Никита! Ну, что ты всё молчишь?! Полчаса ходит как маятник и сопит! Тьфу, что в лоб ему, что по лбу…
– Мишка, отвяжись, сколько можно?.. – хмуро процедил Закатов, останавливаясь у окна. – Я сам знаю, что виноват, и по мере сил стараюсь всё поправить, но…
– Никита! Эта Устинья шла к тебе пешком, босая – прячась по холодным лесам! Два месяца! Шла с этой несчастной рукописью, одна! Она явилась сюда совсем больная, доктор Боровкин гроша не давал за её жизнь! И между прочим, она знает, что её ожидает суд, кнут и каторга! И тем не менее она пришла, потому что, видите ли, «мир пропадает, к барину весть принести надо было!». А остальные просто сгинули где-то по дороге! Между прочим, молодые, здоровые парни, должны были явиться раньше неё! И если их до сих пор нет – значит…
– У них там, как ты знаешь, ещё одна девица. Стало быть, быстро прийти не могли никак, – напомнил Закатов. – Впрочем, ты, наверное, прав. Что угодно могло случиться… Кстати, они вполне могли не захотеть каторги и сбежать куда-нибудь подальше – на Дон, за Волгу… Ведь они и убивали – стало быть, с них спроса больше, чем с этой девки…
– «Девки»… Не называй её так, сделай одолжение! – взорвался вдруг Михаил, и Закатов, остановившись, изумлённо посмотрел на него. – Противно слушать, как ты говоришь о своих рабских душах, и…
– Мишка, ты мне надоел! – вышел из себя и Закатов. – «Рабские души»! Насколько мне помнится, у Иверзневых в Хмелевке таких рабских душ около сотни, и вам это никто не ставит в упрёк! И твоя кузина превосходно ими распоряжается, ничуть не мучаясь своим положением рабовладелицы! Ты не пытался ей рекомендовать выписать всем рабам вольные и разделить между ними имение?! Нет?! Ну вот и заткнись, сделай милость! Что в России на самом деле хорошо поставлено – это говорильное дело! Всяк владеет – лучше некуда! Я в своём имении убавил три дня барщины и раздал по домам барскую скотину, чтоб дети молоко пили! Так ко мне в тот же вечер явился полоумный сосед – который меня до этого, между прочим, в глаза не видывал! – и битый час мне толковал, что эти действия есть подрывание имперских законов и помещичьего благополучия! А ты мне тут изволишь рассуждать про «рабские души»… Всерьёз делать дело – это тебе, братец, не где-то на вечеринке языком чесать! К тому же… – он остановился, заметив, что друг не слушает его. Михаил сидел, отвернувшись к окну, и смотрел в темноту.
– Что ты там, во дворе, углядел?
– Ничего. Послушай… Не мог бы ты мне продать эту Устинью?
В библиотеке повисла тишина. Наконец Закатов недоверчиво спросил:
– Мишка, ты чего, рехнулся? Продать Устинью?! Да я бы её тебе и так подарил, если бы можно было! Но ты же должен понимать… Она числится в беглых, под следствием! Нам просто не позволят оформить купчую на неё!
– Тогда отдай просто так, – Михаил торопливо, словно боясь немедленного отказа, заговорил. – Подумай сам, как можно отдавать её под суд?! Отправлять на каторгу, в Сибирь?! Ты же знаешь наши законы проклятые! А она ведь вовсе ни в чём не повинна! Я уже обо всём подумал, Никита! Я мог бы отправить её в имение Сашиной жены! Это в Калужской губернии, такая глухомань, что медведи по деревням свободно ходят! Там никому ни до кого нет дела! Она будет при доме, запишем её в дворню… Ну делаются ведь как-то такие дела, ты лучше меня должен всё это знать! При первой же возможности я сам приеду туда и…
– И что? – со странной усмешкой спросил Закатов. – Обвенчаться с ней ты, случаем, ещё не надумал?
– Закатов, я тебе сейчас морду набью, – тяжело пообещал Михаил, поднимаясь из-за стола. – Хоть раз в жизни стоит это сделать, право!
– Неужто рискнёшь? – удивился Никита. – Ну-ну… Что ж, бей. Хуже она, думаю, не станет. Только не надейся, что я тебе отвечу. Мне слишком грустно будет наблюдать слёзы княгини Веры на твоих похоронах.
– Да как у тебя совести хватает даже имя Веркино поминать! – взорвался Михаил, опрокидывая стул и вылетая из-за стола. Пухлые тома «Естественной истории» с грохотом посыпались на паркет, но никто не обратил на них внимания. Закатов и Михаил стояли друг против друга, тяжело дыша.
За дверью послышались семенящие шаги. Тихий, испуганный голос спросил:
– Михайла Николаевич, Никита Владимирович, что это вы там расшумелись?
Михаил вздрогнул, отошёл от Закатова. Нарочито спокойным голосом бросил в сторону двери:
– Ступай спать, Федосья. Это у меня книги попадали.
– Эко громко-то! Шли бы спать, господа, второй час ночи, чай… – раздалось успокоенное бурчание. Шаги стихли: кухарка ушла. Михаил поднял стул, собрал с пола книги, начал ставить их на полку. Никита извлёк из-под стола и подал другу последний том. Вполголоса сказал:
– Если тебе нужна Устинья, – забирай. Но согласится ли она сама? Мне говорили, что этот Ефим Силин… Он ведь из-за неё всё это смертоубийство и устроил. Кажется, он её жених.
Михаил молчал, по-прежнему стоя спиной к другу и старательно устанавливая на полке увесистые тома. Чуть погодя глухо сказал:
– Этот «жених» бросил её одну в лесу и предпочёл вместе с братом сбежать подальше.
– А это ещё неизвестно, – парировал Никита. – Впрочем, поступай как знаешь, я мешать не стану. Если Устинья согласится, – бери её. Только прошу тебя, не наделай глупостей.
– Уж кто бы, ей-богу, говорил! – огрызнулся друг. Закатов ничего не ответил.
С минуту Михаил молчал, тщательно закрывая створку книжного шкафа. Затем вновь уселся за стол, зачем-то начал передвигать по столешнице пресс-папье с перламутровой рукояткой. Никита следил за его действиями так внимательно, словно отродясь не видал сего канцелярского предмета. Затем негромко спросил:
– Что-то произошло с княгиней Верой?
– С Верой?.. Нет, ничего страшного. Она, видишь ли, снова собралась замуж.
– Замуж?.. – машинально переспросил Закатов. – Зачем?
– Ну-у, не мне судить, в каких целях женщины это делают! – съязвил Михаил. – Надо полагать, такова их природа!
– Перестань язвить! – сквозь зубы попросил Никита. Он казался совершенно спокойным, но в тусклом свете лампы виден был напрягшийся на его виске желвак. Михаил долго смотрел на него.
– Третьего дня пришло письмо. Я не вправе пересказать тебе всего его содержания, но… Никита, она просто смертельно устала. Я и прежде говорил, что воз, который Верка принялась тягать, непомерен. И Саша с Петькой говорили то же самое… Но когда же она кого слушала? Вбила себе в голову, что должна, обязана, что, кроме неё, некому…
– Но позволь, ты же утверждал, что она не может выйти замуж, потому что этот сукин сын Тоневицкий связал её словом?! Что она должна прежде выдать падчерицу и лишь после этого…
– Всё верно, всё так, – мрачно согласился Михаил. – Но тут, как я понял из её письма, особый случай. Жених – старый друг её покойного мужа, который эту падчерицу на руках носил и пряниками кормил во младенчестве. Так что навряд ли юная девица будет сильно страдать от брака мачехи. К тому же это весьма богатый человек, сведущий в хозяйстве… Ну и великолепно, как я сам видел, танцует мазурку.
