– Здоров будь, барин.
Устинья и второй парень одновременно обернулись, забыв выпустить друг друга из объятий. Из мокрых, ставших ярко-синими глаз девушки било такое нестерпимое счастье, что всё лицо Усти – худое, измождённое, залитое слезами – казалось светящимся и прекрасным, как чудотворная икона. Никогда в жизни Никита не видел, чтобы человеческое лицо так менялось: ещё вчера он видел Устинью замкнутой, тёмной, безразличной ко всему… А сегодня она вся сияла, и, глядя в эти синие, источающие счастье глаза, Никита хотел перекреститься, словно при входе в храм. Он даже не сразу смог перевести взгляд на парня, который так и не счёл нужным выпустить из рук Устинью.
Ефим смотрел на своего барина спокойно, почти вызывающе, одним сощуренным зелёным глазом. Второй глаз был закрыт из-за пересекающего его шрама. Несколько таких полос, – неровных, страшных, едва заживших, – тянулись через лицо младшего Силина, придавая ему совершенно каторжный вид. Волосы его, как и у брата, были спутаны и взлохмачены, грязная рубаха изодрана в клочья.
– Вы так и шли через всю Москву?! – невольно вырвалось у Закатова.
– Знамо дело, а как ещё-то? – пожал плечами Ефим и с явной неохотой отстранил от себя Устинью. – До сих пор дивимся, как ни один будочник не остановил… Устька, ну, будет тебе, что ль… Дай с барином поздороваться. Здоров будь, Никита Владимирыч!
Они с братом поклонились: низко, но без подобострастия.
– Здравствуйте и вы, – чувствуя, что надо бы что-то ответить, сказал Закатов. – Что ж… слава богу, что всё же добрались.
– Выходит, барин, что зря добирались, – с лёгким сожалением сказал Ефим. – Устька говорит, что ты и без нас всё знаешь. Вроде как начальство тебе отписало… Даже и бумаги-то отца Никодима не сгодились.
– Бумаги пригодились очень, – соврал Никита. – Мне надо было знать… Знать доподлинно, что делалось без меня в имении. Думаю, дела теперь понемногу наладятся. Мы с вашим отцом уже о многом переговорили.
– А, так тятя на воле, стало быть? – вмешался и Антип, который до этого молчал, с интересом разглядывая барина. – Мы-то тряслись, что засудят его за нас…
– Подержали, конечно, – подтвердил Закатов. – Но в конце концов… Он очень хотел поехать со мной сюда, но в хозяйстве столько дел…
– Значит, не свидимся уже с тятей-то? – нахмурился Антип. – Эх-х… Нам-то как теперь, барин… Прямо отсюда в острог отправляться аль из нашего уезда слать положено?
Наступила тяжкая тишина. Силины и Устинья обратились, казалось, в статуи. Закатов обернулся к Михаилу, наблюдавшему эту сцену от дверей.
– Мишка, мне бы с ними поговорить без свидетелей.
– Как прикажешь, – слегка обиженно отозвался тот и вышел, сделав повелительный жест Федосье. Та суетливо заторопилась к дверям.
– Парни, а где Татьяна? – спросил Никита, когда они остались в кухне одни. – С вами ещё должна быть Татьяна Фролова – если мне правильно объяснили…
– Всё верно тебе сказали, барин, – мрачно отозвался Антип. – Была с нами Танька. Померла только. Она, изволишь видеть, в волчью яму провалилась да ногу себе колом до костей разодрала. Мучилась, бедная, мучилась… Да видать, вовсе худая рана была, ничем было не залечить.
На этих словах Устинья заплакала: тихо, без рыданий, почти без слёз. Лишь две влажные дорожки пробежали по скулам.
– Вот она – доля-то… – чуть слышно, сквозь зубы выговорила она. – Танька, Танюшка, глупая головушка… Вот уж кто вовсе ни в чём не повинен был… Даст бог, сейчас-то лучше ей… легче… у престола небесного…
Антип суровым кивком подтвердил её правоту. А Закатов снова почувствовал подступивший к сердцу холод.
– Что у тебя с лицом? – стараясь скрыть смятение, обратился он к Ефиму.
Тот провёл ладонью по шрамам, криво усмехнулся:
– На медведя в лесу напоролись.
– И… как же?
– Господь миловал, – глядя прямо на барина наглым зелёным глазом, почти весело пояснил Ефим. И больше ничего не сказал. И только сейчас Закатов вспомнил, кого ему напомнила эта пронзительная зелень глаз, этот бесстрашный, нахальный взгляд, эти бронзовые, в рыжину, совсем не силинские волосы. Давние, полузабытые болотеевские дела вскинулись вдруг в памяти, как вихрь снега, поднятый метелью. Настя… Горничная Настя, весёлая, смешливая, с глазами, как крыжовник, с рыжей растрёпанной косой… Брат Аркадий, приехавший в отпуск из полка… Горячий шёпот за стеной, Настин приглушённый смех, горькие её слёзы… «Так, выходит, этот Ефим – мой племянник? Кто бы мог подумать, что так всё завяжется… Интересно, знает ли он?» А Ефим, словно прочитав эти его мысли, усмехнулся:
– Мы с тобой, Никита Владимирыч, с лица-то теперь вовсе одинакие… Ровно братья родные!
– Ефимка… – тихо, предостерегающе буркнул Антип, но Закатов усмехнулся тоже.
Недоверчиво покосившись на него, старший Силин продолжал:
– Кабы не Танька, много раньше мы бы до тебя добрались. С ней уйму времени стратили.
– Ну слава богу, что вы все здесь, – торопливо сказал Закатов. – Теперь надо как-то думать, что нам делать… Да сядете вы наконец или нет?
Братья переглянулись.
– Нет уж, барин, ты сиди, а наше дело мужицкое, – ровно сказал Антип. – Не полагается так-то…
– Можно подумать, всё, что вы творили до сих пор, вполне «полагалось»! – съязвил Закатов.
Силины усмехнулись, но упрямо остались на ногах. Пожав плечами, Закатов встал и принялся медленно ходить по кухне. Ему смертельно хотелось курить, во рту было сухо и горько.
– В уезде вы числитесь как беглые, – наконец сказал он. – Вас ищут как убийц.
– Барин… – горестно перебила было его Устинья, но он, не глядя, жестом остановил её:
– Помолчи. Я был в Болотееве. Я уже знаю, что там творилось под началом Упыр… Амалии Казимировны. Какого дьявола, где вы все были раньше?! Ефим! Ты же ни чёрта не боишься, почему же ты?! – взорвался, не выдержав, он.
Мёртвое молчание было ему ответом. Помолчав, Закатов тяжело продолжил:
– Разумеется, что в случившемся более всего виноват я сам. Но остановить ход следствия я не в силах. И даже на суде моё слово в вашу защиту мало что будет значить. Убийство есть убийство, тут ничего не попишешь. И поэтому поступить мы можем так… – он умолк, чувствуя на себе внимательные взгляды всех троих. – Я могу дать вам денег. Денег, одежды, еды, всего, что на первое время требуется. И – уходите. Уходите прочь, куда угодно. За Волгу, в скиты, к разбойникам… А про эту нашу встречу никто не будет знать. Кроме ваших родителей, разумеется, им я всё расскажу. Ну, что скажете?
Силины переглянулись.
– Ну, братка, говорил я тебе? – вполголоса спросил Ефим. – Вон – даже до барина, и то дошло! На Волгу нам уходить надобно, всем вместе уходить!
– А как пойдём-то? – сразу же возразил Антип. – Бумаг-то нету, и вольных у нас нету! И выписать барин не могёт, потому – беглые мы! Без бумаг нас в первом же городе словят, и… Да и вовсе, не хочу я так! – вдруг, перебив самого себя, мрачно заявил он. – Что я – бродяга какой? Босота придорожная? Отродясь Христа ради не кормился, всю жисть своим горбом на земле бился! А теперь что? Нет уж, Ефимка, ты делай как знаешь, а я в бродяги не пойду! Три месяца по лесам прохоронился, будет с меня!
