Я шагнул на бурый песок, и звезда последний раз вздохнула под ногой. Ближайшие шипастые деревья с треском и визгом втянулись в почву. Зарылись в мгновение ока, точно сурки, вместе с ветками, и со своими мерзкими обитателями. Стало понятно, что нам не только водопой не найти, костер развести тоже не под силу. Я медленно продвигался к краю террасы, среди груд камней, наставники дышали в спину, дорога расчищалась сама собой, и наконец, открылась обитель Матери, заманчивая и грозная.
Заглянув за край террасы, вы напрасно кидали бы камни, в надежде услышать дно. Терраса обрывалась в бездну, где кружили бесчисленные стаи светляков. Город рос из глубины колодца, он одновременно походил на висящее в сумраке веретено, или на перевернутую пирамиду. Ручаюсь, ни один придворный зодчий не сумел бы рассчитать столь совершенную формулу абсурда. Кир Исайя был прав – ради подобной красоты порой не жаль испытать страдания. Город светился оттенками лилового, он вращался, неторопливо, величественно, являя нашим изумленным взорам чудесные лестницы, портики, беседки, кованые решетки, колонны и арки. Где-то внутри невиданных строений разливался свет, гораздо более яркий, чем нежное мерцание летучих жуков. Словно подчиняясь холодному пламени, на изогнутых площадях города вытягивались и приседали сотни пятнистых мраморных статуй. Они столь прихотливо меняли свой облик, что мы не могли угадать, люди или демоны запечатлены в благородном камне. Завывали невидимые трубы, под козырьками портиков мелькали тени, но ни один живой обитатель не показывался. Зато показались мосты, горбатые, идеальные, точно формулы геометра, узкие мосты парили и кружились вместе с чудовищным сплетением улиц, манили в глубины скрытых жилищ, но ни один из них не достигал террас, висящих над пропастью. Ближайшие ступени, покрытые богатым ковром, проплыли в пустоте, ничем не удерживаемые, в стадии от наших уставших ног, словно дразнили нас, изможденных, задыхающихся, сырых от пыли.
– Смотрите, там, кажется, лодка, – протянул руку евнух. – Эгемон, я присяду, мне нечем дышать…
Мне тоже хотелось сесть, а еще лучше – лечь. Даже мне, самому молодому, приходилось втягивать ледяной воздух ртом, подобно выброшенной на берег кефали. Здесь дурно пахло, холод проникал под кожу подобно мерзким болотным пиявкам. Очень скоро мы убедились, что от мороза не спасает ни одежда, ни вынужденная гимнастика. Однако обратный путь давно зарос чужими слезами.
– Здесь кто-то есть, – кир Лев тревожно оглядывался.
– Вон они, гадкие твари, они нас боятся, – книжник брезгливо косился на волосатых многоножек. Те снова повылезали из нор и взбирались на колючие кусты.
– Нет, я думаю, эти мелкие даже не ядовиты, за нами следит кто-то другой, – Лев достал кинжал, я последовал его примеру. Мой дядя уважал любого врага, и потому выжил там, где насмешники сложили головы. – Те, кого следует опасаться, ползут к нам с двух сторон, но я их не вижу.
Там, где остыли наши следы, из песка с тихим шелестом выбирались деревья, точно подтягивали себя на голых ветках. Пузырчатая тварь, похожая на гигантского раздувшегося слепня, сложила крылья и камнем упала вниз. Придавила какое-то мелкое существо под кустом, воткнула в него сразу четыре лапы и принялась шумно жрать.
– Проклятье! – Кир Дрэкул присел на колено, приложил ладонь к бурому крошеву. – Мы должны были попасть сразу во дворец…
– Кого ты чуешь, кир Дрэкул?
– Если это то, что я думаю, нам лучше вернуться на поверхность врат! Остановить нагов обычным оружием невозможно…
– Нагов? – встрепенулся книжник. – Ты говоришь о мудрых ламиях?
– Мудрость? Однажды мой покойный брат Мирча по просьбе критского тирана выжег целый выводок, – скривился Дрэкул. – Гады душили деревенских детей, пока тех не осталось вовсе. В чем тут мудрость, кир Исайя?
Я дышал, как роженица, я почти привык к здешнему воздуху. Чтобы не сгинуть от удушья, следовало как можно меньше двигаться, и меньше говорить. Но как тогда драться, если даже три шага делали из меня старика? Теперь я тоже заметил вытянутые ладьи, одна спускалась к нам из сиреневой выси, ее днище отливало перламутром. Две лодки бесшумно всплывали снизу, на корме каждой высились фигуры, закутанные, точно жены бедуинов. Магия воздуха доступна многим сильным колдунам, и мой наставник Дрэкул мог недолго летать, обернувшись нетопырем, но впервые я встречал в свободном парении то, что летать никак не должно.
– Кого это невозможно остановить? – голос дяди Льва, обычно низкий и грубый, стал тонким, как у Исайи. Дядя стоял на коленях, и я вдруг понял, что могучий воин экономит силы, дабы зря не отрывать палицу от земли. Вероятно, он мог бы взмахнуть ей в мощном броске, защищая меня, он готовился именно для последнего боя.
Вокруг нас со скрипом вновь вырастали мерзкие растения. Протискиваясь сквозь гальку и песок, смыкали шипастые сучья, заслоняя чудесные шестиконечные врата, подталкивая нас на край обрыва.
– Сбереги нас, Многоликая… – книжник зашептал молитву.
– Клянусь Артемидой, я уничтожу всякого, кто посмеет приблизиться, – мой дядя озирался и готовился станцевать яростный танец аиста. Во всей Таврии я не встречал иного воина, способного столь верно станцевать этот сложный танец со спатионом в правой и кривым кинжалом в левой руке.
– Пожалуй, сифон с огнем, снятый с твоей триремы, мог бы их отпугнуть, – задумчиво отвечал Дрэкул. – Эгемон, формулу земли, быстро!
Мы скрестили руки и зашептали одновременно, но опоздали. Раздался пронзительный свист.
Наги обрушились на нас со всех сторон.
Глава 18. Под перевернутым крестом
Под сводами подвала играла музыка. Сквозь тибетские мантры угадывалось нечто цыганское, в то же время напоминавшее тоскливые хасидские напевы, мрачно завывал орган, дребезжали явно рваные барабаны. Женечке почти сразу стало нехорошо, по-настоящему нехорошо, как после химии. Подземную какофонию казалось невозможно вынести и пять минут, да еще с ногами вдруг стало происходить нечто несусветное. Околевшие, сбитые в кровь, пальцы ног сами задвигались, пятки стали приподниматься и опускаться, коленки – сгибаться и разгибаться. Невидимый оркестр гремел явно не в записи, и отнюдь не для релаксации слушателей. Женька ойкнула, когда ее левая нога непроизвольно подпрыгнула, а правая игриво провернулась на пятке. Еще немного, и она, не желая того, пустится в пляс, в компании с теми, кто уже веселится! А веселиться тут, похоже, умели. Вдали, за поворотом изогнутой залы, вовсю отплясывали. Там подскакивали тени, клубами струился дым, оттуда долетал визг и хохот.
– Привратник, не закрывай глаза, нам без тебя не справиться! – прокричала Ольга, и выдернула клетку из рюкзака. Миг спустя на нее кинулись три бородатых старика: высокие, узколицые, обряженные в черное, с клювастыми носами, и с копытцами вместо ступней. Оракул издал хекающий звук, словно рубил мясо. Головы двух стариков разбухли и взорвались, обдав присутствующих желтой смрадной массой. Третий старичок уцелел, но упал на живот, и пополз к Вестнику, загребая воздух мохнатыми копытами. Быстро ползти он не мог; оказалось, что толстый хвост с убитыми собратьями у него один на троих.
