Впрочем, Женьке вовсе не хотелось разбираться. Наташа, надо найти Наташу, они мне ничего не сделают, не посмеют, мне нужна Наташа… Женька впервые в жизни огорчилась, что не помнит толком ни одну молитву. Странное дело, в больнице на эту тему не переживала, хотя там почти все иконки хранили, и батюшка в палату приходил. Значит, не нуждалась она прежде в батюшке, не ждал ее никто на том свете!
Кто-то завопил дико, страшно, и сразу очень далеко, едва слышно, засмеялся Оракул, а потом грохнул выстрел. Следом за очередным выстрелом Привратника пространство вздрогнуло и покатилось волной; кого там убило, Женьку не интересовало. Поскользнувшись, девушка схватилась за первое попавшееся, что-то вроде пальмового ствола, но это оказался вовсе не ствол, а снова – нечто мерзкое, одновременно мужчина и женщина, с двумя раздутыми, перекошенными от усердия физиономиями, поскольку из двух ртов монстр дул или дула в трубу. Но это была вовсе не труба, а тоже чей-то узкий, как у муравьеда, рот…
Найти. Найти? Кого надо найти? Она забыла.
Танцующие к ней не прикасались, расступались с восторженным шепотом, расстилались подобострастным ласковым прибоем, признавая в ней хозяйку. Они не смели дотронуться, но жаждали ее приказов, ее ласки или хотя бы ее грубости. Ей почтительно подносили плетки, вручали ремни с шипами, кто-то изгибался голой спиной. Но хозяйка не обращала внимания, двигалась дальше. Там впереди слегка подпрыгивали, нервно дергали ножками накрытые столы. Ничего запредельного, но все чрезвычайно дорого и красиво, как и положено.
Как и положено встречать хозяйку.
И как она, дуреха, сразу не догадалась, что никакой неожиданности быть не могло. Ее, безусловно, давно и с нетерпеньем ждали, ее здесь любили и не позволили бы никогда обидеть, без нее им было тоскливо, без нее вечное ночное веселье почти замерло. Изящный старинный фарфор, узорчатые витые приборы, седые бутыли с пурпурным бургундским и слезно-прозрачным шабли, блюда на коротких живых ножках, сами разносящие гостям ароматные трюфеля и гусиную печень, золотые шпатели и ножи, порхающие в воздухе, ловко нарезающие крольчатину и оленину, ореховые паштеты и шкварчащее фондю. Стало светло и радостно, как бывает в предвкушении больших праздников. Гости сидели и стояли, и чинно прохаживались вдоль столов, гости в жабо, в атласных жилетах, в парчовых платьях, в бриллиантовых диадемах. Никакие не злодеи и не черти, вполне приятные, обеспеченные, пожилые и молодые люди, у некоторых на коленях сидели детки, деток кормили мороженым; они улыбались, кто-то подпевал музыке, кто-то танцевал…
Женька узнала свой любимый вальс, и очень удивилась, почему не вспомнила его прежде. Она удивилась, как могла прежде обозвать эти чудесные звуки какофонией, эту прелестную чарующую мелодию. И с оркестром все было в порядке, никто там без штанов не висел, и вообще никто не висел, все чинно сидели на белых стульях, горел уютный огонь в очаге, и светились сквозь панорамное окно уличные фонари, и кто-то к ней шел, улыбаясь, среди добрых смеющихся гостей, это был…
Это был папа.
Нет. Это обман, ложный портал. Если я туда сверну, там будет пропасть с шипами внизу!
У Женьки пересохло в горле, язык стал шершавым, занял весь рот, мешая говорить, но говорить ведь ничего и не требовалось. Папа немножко поседел, совсем чуточку постарел, дня три не брился, но это ему только шло, он смотрелся просто потрясающе, в белом костюме, с ярким шарфом вокруг шеи, и с сияющей Наташей, повисшей на его левой руке. Наташа рядом с папой выглядела скромно и просто, в нежно-розовом платье, она смотрела на падчерицу виновато и искренне, как бы заранее извиняясь за розыгрыш, и за все причиненные неприятности. И Женечка ее успела простить, окончательно и навсегда, потому что разыграли ее действительно классно, и, конечно же, только Наташа с ее связями, смогла вытащить папу из тюрьмы. Захотелось сразу засмеяться вместе со всеми и заплкать, и всех простить, потому что папа уже тянул к ней руки, и шептал, ну что ты, малыш мой, все позади, никому не дам тебя обидеть, и Наташа примирительно тянула руки, в глазах ее стояли неподдельные слезы, и, конечно же Женечка обняла их обоих…
– Берегись, слева! – выдохнул Оракул.
Вожатую кто-то сильно толкнул в бок. Она не удержалась на скользком, неловко упала, по локоть погрузившись в зловонную ледяную грязь. Туда, где она только что стояла, с грохотом свалился открытый гроб. Доски треснули, звенья порвавшейся цепи со звоном разлетелись по полу.
– Отвернитесь! – властно прикрикнула Привратник. Василиск в ее рукаве грозно зашипел, превращая то, что собиралось выбраться из гроба, в груду щебенки.
Женьку били по ногам. Исчезли гости и накрытые столы. Исчезли дети и музыканты, фантастическая еда, камин и окно во всю стену. Выплыло из памяти слово «шабаш». Слово было дряхлое, непристойное, пахнущее потом, сырым пеплом, мочой и еще всякой дрянью. Исчез любимый папа, но зато Наташа…
О, эта стерва никуда не делась, хотя ей очень хотелось бы забиться в комариную щель. Она барахталась рядом с Женькой, в грязи и пыли, растрепанная, в задравшейся яркой юбке и обтягивающей блузке, совсем не раскаявшаяся, и вовсе не дружелюбная. Обеими босыми ногами она лупила падчерицу по лодыжкам, по коленям, брызгала слюной, ругалась, но не могла сбежать. Не могла разжать дружеское рукопожатие. Обе ее ладони, с тонкими пальцами и вульгарным красным маникюром, намертво прилипли к Женькиным ладошкам.
– Вот и славно, вот и встретились! – басом произнесла Ольга. – Так это ты, погань, отправила ее отца в тюрьму?
Она надвинулась сбоку, вся перемазанная в чужой и своей крови, но веселая, поставила на пол еще один компас, такой же, как тот, что остался в больнице. Маячки привычно задвигались, зашелестели, от прибора в стороны потекла желтая граница. Когда граница проползла по мачехе, та взвыла, словно ее пытали утюгом. Она попыталась без всякого колдовства, вполне по-бабски укусить Женьку за плечо или за щеку, но немедленно получила от Ольги грандиозную оплеуху. Голова Наташи дернулась назад, потом она пошевелила щеками и выплюнула выбитый зуб.
– Вестник, можно я ее поджарю? – мурлыкнул Оракул.
– Не теперь, – Ольга занесла ладонь для второго удара. – Благодарю вас, сударыня. Вы все проделали отлично, ловушка захлопнулась.
– Пусти меня, с-сука… – Наташа плюнула в Вестника слюной пополам с кровью, но не попала. Великанша увернулась с изрядной ловкостью, и сразу перешла в наступление, ткнула Наташу куда-то в шею пальцем.
– Это ты наслала на девочку страдание? Ты ее на смерть обрекла, жадная тварь?
Это не просто Наташа. Это босс уровня, вспомнила вдруг Женечка, и чуть не рассмеялась. Она потихоньку забыла эти смешные выражения из мира игр. И ничего смешного в этой фурии не было.
Только теперь Женя освободилась от сна. Она даже не успела толком рассердиться на Вестника и на Оракула, за то, что из нее сделали банальную приманку. Сердиться не получалось. Наташу связали, но руки невольным родственницам так и не позволили разнять. Женю подняли и усадили на треснувший табурет, Ольга сунула в зубы железное горлышко фляжки. Девушке пришлось глотнуть крепкого алкоголя, но она не опьянела и даже не обожгла язык.
