Ждал я недолго, в темноте женского шатра. Мастер принес тонкий, очень крепкий шнурок, и повелел надеть его на шею. Стоило шнурку прикоснуться к моей коже, грудь обожгло, словно за пазуху провалился уголек. Я рванул ворот – там в оплетке незнакомого металла била хвостом крошечная белая саламандра. Мастер трижды показал мне, как вызвать ее защитную силу, и удовлетворенно кивнул, когда у меня получилось. Я наивно полагал, что благодаря наставникам изведал секреты Верхнего мира. Мой отец носил панцирь из кожи красных саламандр, невероятно дорогой доспех, неуязвимый даже для двуручного меча, но вполне пробиваемый молнией. Посему я был растерян и поражен, получив такой нежный и незаметный панцирь.
Стократ сильнее я был растерян и поражен, когда Мастер Огня взял прутик и нарисовал на песке три фигуры. Я узнал моих верных наставников и обрадованно кивнул. Улыбка замерзла на моем лице, а кровь остановилась в жилах, когда Мастер продолжил рисовать. Он изобразил еще кое-что и еще. Мой мозг отказывался в это верить, но сердце примирилось с утратой. Мне пришлось вспомнить, о чем предостерегал кир Дрэкул – кто-то из нас не вернется из Нижнего мира. Перед тем, как шагнуть за Темный порог, мы четверо поклялись убить того из нас, кто обратится.
Мне предстояло убить родного дядю, прежде чем он убьет всех нас.
Глава 34. Я не боюсь
– Что случилось? Почему остановились?
– Ой, как пить хоцца! Девки, может, скупаемся, наконец?
– Ага, до чего ж обрыдло мыться гнилью-то ихней, из бараньих-то хвостов!
Из бурдюков, сквозь сон подумала Женечка. Это называется бурдюк, в нем раньше хранили воду.
Размеренная качка прекратилась. Сквозь перекличку погонщиков пробился плеск воды. Сколько дней они тащатся вдоль реки? Она сбилась со счета. Семь или девять? Сколько дней негде нормально искупаться? Сколько еще париться в этом вонючем толстом халате и шароварах?
… Она вспомнила, как ее продавали. В куче с другими девочками и женщинами, точно цыпленка из инкубатора.
– Лучшие белые рабыни, господин, – немытые ноги в сандалиях лохматили тогда пыль возле Женькиного лица. – Самые юные, невинные рабыни из Гардара! Господин будет доволен! А вот товар особый, нарочно старались, как любит господин ваш, Имамеддин, вот эта тощенькая, с белыми косами, мой господин… – торгаш зашептал с придыханием: – Вы не глядите, что бледна да пуглива. Самая что ни на есть княжья дочка, да еще ворожея, да девка пока нетронутая! Тихо, тихо, мой господин, не то другие набегут… Да вот такая уж цена, никак меньше нельзя, нарочно для господина Имамеддина привезли, охраняли, берегли, да вы гляньте, там и знаки княжьи…
Помнится, ухватили за шкирку, поставили на ноги. Кто-то взял за щеки, заставил открыть рот. Наглые пальцы распахнули халат. Мужчины отшатнулись, быстро залопотали на чужом наречии. От нее все отшатывались, когда видели ее кожу, то, что с ней стало. Но цену на девственную рабыню это только повышало. В этом мире ценили колдовство.
Вожатая, повторяла она себе, чтобы не завопить от безысходности, я Тайная Вожатая.
Я могу в любой момент их всех прикончить.
Ощущение собственной скрытой силы держало на плаву. По-своему это оказалось даже интересно, точно провалилась живьем на тысячу лет назад. Разумеется, ничего приятного, когда тебя лапают грязными пальцами за грудь, за попу, а еще хуже, когда хмурая злобная тетка в третий раз доказывает незнакомым беззубым мужикам твою невинность.
Я могу ее прикончить. В любой момент.
Поначалу она не поверила своим ушам, когда Вестник, и Привратник, и сам Канцлер заговорили о невольничьем рынке. Какие еще невольницы посреди православной Москвы? Женьке хотелось заткнуть уши, и закричать – делайте что хотите, только верните меня обратно! Но положение, как уже было много раз, спас Оракул. Бесполезно затыкать уши, когда вкрадчивый сиплый голос рождается прямо в мозгу.
– Ваша мать гордилась бы вами.
И Женька мигом заткнулась. Она никогда не смотрела на мир под таким углом. Никогда не спрашивала себя, а как поступила бы мама, или как отреагировала бы мама. Непросто советоваться с мамой, если она умерла, когда тебе было шесть минут.
– Вы больше не умирающая школьница, – строго продолжал Оракул. – Вы – Тайная Вожатая Малого Круга. Что именно вы хотите бросить? От чего хотите сбежать? Вы способны сбежать от своей тени? Вы можете выбросить память о вашем родовом гнезде?
… Плеск воды отгонял тоску.
Это Волга, в сотый раз повторила про себя Женька, офигеть, это Волга, из нее можно пить. Здесь воду можно пить прямо из рек. Тетку с медным лицом и узкими глазками звали Фатима, по-русски она не говорила. Впрочем, на нормальном русском языке не говорили даже соседки по несчастью, девушки из разных племен северного Гардара. Постепенно Женька научилась их понимать, да и что там понимать, их словарный запас был как у пятилетних детей. Гораздо важнее, что она научилась говорить на греческом. Прежде представить такого бы не смогла. Восемь лет учить в школе английский, и в результате что? Кое-как общалась, но читала, правда, неплохо. Но греческий? За пару недель? Это даже не смешно.
Впрочем, Оракул и не смелся. Он заявил, что это приказ Канцлера, и что простолюдины конечно могут себе позволить не владеть языком Новой империи, но Вожатой придется отыскать в памяти кусок… Хорошо, что кусок в памяти Оракул проделал, пока Женька спала. Теперь она могла изъясняться на главном языке Золотого Рога, но собеседника для нее не нашлось.
В караване северян называли склавенами, а еще были венеды, анты, были русы, но эти вовсе походили на норвежцев, или шведов, и болтали на языке, отдаленно похожем на немецкий. Больше всего потрясло Женьку то, что несчастные девчонки не слишком переживали о своей судьбе. То есть они печалились, некоторые по ночам плакали, но никто не пытался сбежать, и тем более – себя убить. Они даже ухитрялись перекрикиваться с парнями, которых везли или вели отдельно…
Нынче она проснулась с четким ощущением, что путь подходит к концу.
– Я с тобой, – где-то на грани внутреннего слуха раздался слабый голосок Оракула, он снова перешел на «ты». – Евгения, скоро ты не услышишь меня, а я потеряю твои замечательные глаза. Спасибо тебе, с твоими глазами так приятно смотреть на мир.
– Не за что, – Вожатая выплюнула песок, закашлялась.
Зверски хотелось пить. Казалось, солнце выжигает глаза даже сквозь закрытые веки. Она ощупала жесткую циновку, противный халат, щели в досках. Хорошо хоть, не заставили ехать верхом на скверно пахнущем верблюде. То есть вначале заставили, но Женьку от качки вырвало, потом случился натуральный тепловой удар. Очень вовремя мимо скакал на лошади один из старших надсмотрщиков. Он надавал Фатиме по голове, напомнил, что вот эта тощая, белобрысая – важная принцесса, купленная жуть за какие деньги, и что ее надо перевести в шарабан, или как у них это называется. Возможно, длинный фургон с плетеными бортами, обтянутый шкурами, назывался вовсе не шарабан, уже неважно. В передней части ехали, спали и кушали сами тетки-надсмотрщицы, а позади вповалку лежали и мучились от жары дорогие пленницы…
