Саламандра все сильнее терзала мне грудь. Казалось, ей не терпится обнять мое тело.
Третий посланец, в пыльных выцветших шароварах, черный, как дубленое днище корабля, порадовал меня сносным знанием греческого. Я сообщил ему, что имею нечто привлекательное для его хозяина, нечто такое, за что хозяин непременно отдаст все, что я попрошу. У человека в шароварах на талии дремали два длинных ятагана, левое ухо оттягивало кольцо с сапфиром, а за пазухой, между татуированных грудей, покоилась на цепи личина трехглазого идола с птичьим клювом. Посланец мне не поверил. Он намеревался уже кивнуть степнякам, чтобы те тащили глупого путника дальше на аркане, до большого привала, поскольку ради меня остановку никто делать не собирался. Тогда я заговорил с идолом на его груди, сморщенной, как черствая хлебная корка. Я узнал трехглазую птицу, ее колыбелью была страна Нуб, проклятое богами место, где империя ушедших ромеев закопала свои лучшие легионы. Благодаря киру Дрэкулу я знал, как обратиться к идолу, чтобы амулет разогрелся не хуже пыточных щипцов. Трусливый раб вскочил на ноги, упал, снова вскочил, сунул руку за пазуху, взвыл и понесся докладывать обо мне старшему погонщику. Я сидел тихо и следил, чтобы не пропустить свист аркана. Верблюды обтекали меня с двух сторон, их пенистая слюна шипела, попадая на раскаленные камни. Наконец, когда я устал ждать, вдоль рядов понеслась хриплая гортанная команда.
Двое с кудрявыми бородами спустились с повозки, чтобы меня обыскать. Давно я не видел столь правильных, столь красивых мужских лиц. На каждом сановнике была длинная белая одежда до пят, а на груди, на толстой цепи, висел золотой диск, размером с блюдо для закусок. Вероятно, эти строгие мужи поклонялись солнцу, и разделяли веру своего господина. Я не стал ждать, пока они свяжут мне руки, я прошептал саламандре заветные слова, и снова ощутил наслаждение, смешанное с болью. Не стоит забывать, хотя над моей губой вовсю пробивались усы, а ростом я почти догнал взрослых мужчин, внутри я оставался ребенком. Я самонадеянно полагал, что разбираюсь в радостях, и тем более – в страданиях, поскольку немало насмотрелся на чужую боль, и немало вытерпел сам. Но мне только предстояло глотнуть из сосуда мужского счастья, замешанного на женских слезах.
Красавцы с кудрявыми бородами отшатнулись, когда вены мои стали канатами, жилы вздулись, кости заскрипели, а на коже замелькали пятна. Они скрутили мне запястья веревкой, я со смехом разорвал путы. Позади вплотную подъехал степняк, и по команде солнцепоклонника накинул мне на шею аркан. Я подождал, пока он ухватится двумя руками, взял его лошадь под уздцы и уложил ее в горячую пыль, вместе со всадником. Дикая боль скручивала мои члены, но наслаждение стоило дороже страдания. Всадник не стерпел унижения, невзирая на окрик длиннобородого, ткнул меня в спину копьем. Наконечник копья треснул. Больше меня не пытались связать или убить.
Имамеддин сидел на высоких подушках, весь в белом, поджав ноги. Пальцы его рук перебирали жемчужины, нанизанные на крепкую нить. Хозяин посмотрел на меня поочередно правым и левым глазом, ибо происходил наверняка из рода торгашей, у которых правая рука не доверяет левой. Его чахлый разум завял в тени его ранней хитрости, впрочем, именно такие ловят самую жирную удачу. Я узнал в нем перса, как и в его бородатых помощниках, но Хорезм – не тот город, где легко сохранить чистую кровь. Для перса у него была слишком смуглая кожа, а нос его напоминал клюв орла. Полуголая служанка в птичьей маске, потупив взор, сидела за спиной властителя, и расчесывала его кудрявую гриву, похожую на дорогой иверийский каракуль. Другая служанка, одетая лишь в шальвары, умащивала бальзамом ступни хозяина. Случайно разглядев ее грудь, я ощутил, как мое время застывает горной смолой. Весталки одарили меня ранней мужественностью, но никто не научил, как с ней обращаться. Имамеддин, кажется, заметил мое смущение, и немедленно бросил его на весы нашей будущей сделки. Первых моих слов купцу хватило, чтобы угадать во мне знатного вельможу, и чаша весов еще больше склонилась в его сторону. По крайней мере, ему так казалось, а, как известно, главный враг разума – это излишняя вера в собственный разум.
– Зачем юноша светлого происхождения валяется в пыли?
– Если бы я сел в стороне, твои воины сочли бы меня бродягой.
– Странный способ считать верблюдов, когда они могут затоптать тебя, – чуть улыбнулся купец.
– Я пришел, чтобы предложить тебе выгодную сделку, – сказал я. – В твоей свите есть умелые факиры и ловкие кузнецы, но слышал ли ты о доспехах, которые куют мастера Огня?
Его живой глаз сверкнул, но лицо не изменилось. Безусловно, он понял, о чем я говорю. Ему уже доложили о том, как юноша одной рукой уложил в пыль лошадь.
– Так я и знал, – лениво произнес он, делая вид, что торговаться со мной заранее скучно. – Так ты носишь на груди белую саламандру? Что же ты хочешь за нее?
Люди в его свите зашептались, подались от меня в стороны. Никто не хотел умереть первый, когда господин прикажет броситься на меня. Они не догадывались, смешные, что умереть предстоит им всем.
– Дай мне коня, позволь мне проехать и осмотреть твои товары. Я выберу то, что мне нужно. Обещаю, возьму лишь одну вещь.
Имамеддин думал, поглаживал бороду. Я понимал его сомнения. Если бы он мог убить меня, сделал бы это сразу, и не размышляя. Я догадывался, о чем он думал. Он тянул время и вспоминал, что в караване может оказаться настолько ценным, чтобы глупец-мальчишка расстался с лучшим в мире, доспехом.
– Боишься продешевить? – улыбнулся я. – Не волнуйся, почтенный торговец. То, что я выберу, имеет особую ценность только для меня.
Я понятия не имел, что надлежит искать. Жаркие ножны, кажется, так сказали весталки. Я был слишком ребенок, чтобы понять.
Имамеддин побледнел, но справился с яростью. Очевидно, про себя он решил, что медленно снимет с меня кожу, тонкими полосками.
– Дайте ему коня, – приказал купец.
Я запрыгнул в седло и поскакал вдоль бесконечных тюков, корзин, телег. Оказалось, я знал, куда ехать. Я ни разу не остановился, пока не достиг нужного места. Здесь уже распрягали животных, отводили к реке, набирали воду, разжигали огонь. Имамеддин послал за мной двоих, они нарочно отстали, но тянули шеи.
Сердце мое заколотилось, когда я увидел длинный голубой шатер, или скорее серый, покрытый многодневной коркой пыли. Я остановил коня и спешился. Путь преградили черные воины с копьями. Ими командовала толстая женщина, одетая как мужчина, с лицом темным и морщинистым, как у всякого, кто проводит жизнь в караване, с кривыми кинжалами и пиками.
– Пропустите его, – приказал мой соглядатай.
Женщина не сразу его послушалась, она стали перекрикиваться с кем-то через мою голову. Я поймал ее страхи, и не слишком удивился. Оказывается, она охраняла девушек-рабынь, купленных Имамеддином далеко на севере, за владениями готов и хазар. Она боялась выполнить волю господина, и боялась его же последующего гнева.
– Ладно, пропустите его. Но помни, ты просил только одну вещь.
