– Два холопа да три полонянина.
– Две горницы велю отвести, тебе и заместо людской!
– Благодарю за заботу, княже, – поклонился Кудеяр. – Учение же хоть ныне вечером начать можем, пока холопы ночлег готовят.
– Вечером? – Юный князь зачем-то оглянулся на обоз и согласно кивнул: – Быть по сему!
5 сентября 1510 года
Москва, Великокняжеский дворец
– Жемчужный кокошник, государыня…
– Платок ситцевый, набивной, государыня…
– Ворот соболий, государыня…
Пять лет миновало с того часа, как корельская девочка обрела звание Великой княгини земель русских, но Соломея все еще не привыкла к тому, как ее наряжают к выходу. Она стояла, ровно истукан в капище языческом, а многочисленные служанки подносили ей один наряд за другим и старательно облачали госпожу, приглаживая каждую тряпицу, расправляя малейшую складочку, приговаривая о том, что делают.
И не просто служанки, девки дворовые – все женщины сплошь княгини да боярыни. Иные в матери, а то и в бабки ей годятся, однако же кланяются и смотрят подобострастно, ровно щенок, подачку выпрашивающий. И от того юной правительнице постоянно было не по себе. Не человеком живым себя ощущала – образом надвратным.
Распахнулась стрельчатая дверь, в светелку вошел государь в светлой шубе, расшитой зелеными листьями из шелка, украшенной изумрудами и подбитой бобровым мехом. Карие глаза юного правителя смотрели бодро и весело, русая борода завивалась мелкими колечками.
– Васенька, любый мой! – с облегчением метнулась к мужу молодая женщина, обняла и прижалась к груди.
– Ты так ровно месяц меня не видела, милая, – с улыбкой обнял ее Василий, потом взял лицо в ладони, поцеловал один глаз, другой, в губы и тихо спросил: – Идем?
Соломея кивнула, взяла мужа под локоть, вышла вместе с ним. Следом, привычно разбираясь по знатности, потянулись женщины из свиты…
Это была самая обычная заутреня. Великокняжеская чета в сопровождении свиты вышла из дворца, пересекла площадь, вошла в почти полный Успенский собор по оставленному от ворот к алтарю широкому проходу, одновременно перекрестилась на возвышающееся резное распятие, склонилась под благословение митрополита Симона. Началась служба.
Все как всегда… Но Соломея внезапно ощутила, что слева от нее что-то происходит. Не услышала, не заметила – а именно ощутила; плечом, щекой, боком… нечто непонятное и щекочуще-теплое. Женщина не выдержала, быстро повернула голову – и успела поймать взгляд из толпы, тут же спрятанный, опущенный вниз.
Соломея снова склонилась перед алтарем – однако ее не покидало ощущение, что она упустила что-то важное, самое ценное. И потому Великая княгиня повернула голову снова.
В тот же миг сердце ее гулко стукнуло, сбиваясь с ритма, снова застучало, разгоняя кровь, и лицо молодой женщины залила краска.
Тафья! Даже в полумраке и на удалении она не могла не узнать тафьи, вышитой собственной ее рукой!
– Господи, спаси, помилуй и сохрани грешную рабу твою Соломею…
Василий покосился на супругу, но ничего не сказал.
Они в храме, женщина молится. Немного неожиданно, раньше такого не случалось. Но последние молебны о чадородии, что заказывала великокняжеская чета, сделали Соломонию куда более истовой в вере, нежели ранее…
Муж и жена расстались на крыльце, троекратно поцеловавшись. Великого князя ждали гонцы из Новгорода, в коем опять зрела какая-то смута, Великой княгине надлежало заниматься делами хозяйственными. Однако, пройдя на свою половину, она внезапно отмахнулась от свиты:
– Оставьте меня! Притомилась что-то, желаю немного полежать…
Соломея вошла в опочивальню, откинулась на край перины, которую как раз взбивала девка, закрыла глаза:
– Заряна, выйди. Одна хочу побыть.
Холопка не перечила – и вскоре Великая княгиня услышала стук притворяемой двери.
Еще немного полежав, женщина поднялась, прошла в угол к накрытому мягким персидским ковром сундуку, подняла крышку.
Здесь лежало ее приданое. Вышитые наволочки, пододеяльники, сарафан, украшения – серьги, височные кольца, перстенек. Великое сокровище наивной девочки, каковое, понятно, так и не понадобилось. Даже «драгоценности» оказались не столь ценны, чтобы храниться в княжеской казне.
Ногтем Соломея приоткрыла шкатулку, достала черненый браслет с синими эмалевыми капельками, надела на запястье – и серебро словно обняло кожу, прильнуло к ней, навевая сладкие мечты-воспоминания.
– Да что же я, господи?! – встряхнулась женщина, быстро сдернула браслет, бросила его обратно в шкатулку и с громким щелчком захлопнула крышку. – Я замужняя женщина, я люблю своего супруга! Я Великая княгиня! Я ничего не потеряла, мне не о чем жалеть!
С торопливой испуганностью, словно противного паука, Соломея бросила шкатулку в сундук, тут же закрыла, перевела дух. Потом ощупала себя, поправила сарафан, решительно вышла из опочивальни к томящейся в безделии свите:
– Идемте в мастерскую! Желаю закончить покров до Покрова!
* * *
В Кореле Соломея много раз занималась вышивкой в компании подруг, соседок и дворовых девок. Они шутили, рассказывали новости и небылицы, сплетничали, делились мечтами, гадали. Здесь, в кремлевской мастерской, ее окружали знатные княгини и боярыни, многие зело великовозрастные – однако же и нравы здесь были те же, и разговоры, и побасенки шли точно такие же… Разве только обращаться все стремились к Соломее, словно испрашивали ее разрешения на беседу.
– Сказывали тебе, княгиня Соломония, како намедни слон огурцы в Неглинной замочил? – разбирая бисер по оттенкам синего цвета, поинтересовалась престарелая и дородная княгиня Шеховская. – Нет? Тако, сказывают, персиянин бояр хмельных на слоне округ твердыни нашей катал. Те мало что сидели на спине у зверя сего, тако и вино немецкое с собой взяли и его разливали. А тут смерды ростовские аккурат огурцы на торг привезли. Бояре увидели и кричать стали, оные себе требуя. Вино-то они взяли, а закуску не сподобились…
Женщины подняли головы и остановили работу, с интересом ожидая продолжения.
– Смерд спугался, что слона на его огурцы напускают, и к персу кинулся, дабы тот зверюгу отогнал. Перс же от нападения сего шестом своим, коим зверем управляет, слона под ухо уколол, да больно, видать, ибо тот с места сорвался да по дороге помчался, все на пути своем сворачивая. Сказывают, пять возков с огурцами в реку опрокинул, Неглинная оными, ако ряской в жару, вся покрылась, бояр хмельных в Москву сбросил, да сам через реку переплыл и токмо по ту сторону успокоился. Ан перс-то здесь! И то ли плавать не умеет, то ли вода холодная… Пока лодочника искал, слон за сад княжеский ушел, токмо его и видели.
– Ох, набредет на деревню каку-нибудь, знатно там смерды перепугаются, – предположила юная княгиня Агриппина Ногтева, и все рассмеялись.
