Целый год ни единой весточки – и вот появился все же!
Она коротко оглянулась снова.
Цел, жив-здоров. Все, вестимо, у него хорошо.
Да и какие могут быть вести от простого воина государыне всея Руси? Почему, зачем?
Ей вообще нет до Кудеяра никакого дела!!!
Соломония украдкой глянула на боярского сына еще раз и склонила голову в молитве.
* * *
Тем же вечером юный князь Иван Федорович, пригласив Кудеяра в свои покои, протянул ему грамоту:
– Восхищение государя моими навыками ратными столь велико, что ставит он меня воеводой в Козельске и настоятельно желает, чтобы я отъехал туда с рассветом.
– Козельск после Стародуба? – Кудеяр покачал головой: – Никакого в том возвышения, княже.
– Зато какие слова я услышал от князя Ногтева, передавшего мне сей указ! – ухмыльнулся князь. – «Чем чаще государь будет видеть свиту твою в соборе московском, тем чаще и дальше ты в походы ратные отправляться станешь».
Князь рассмеялся, наклонился вперед и понизил голос:
– Похоже, ничего еще не кончено, дядька, признайся? У вас с Великой княгиней еще ничего не закончилось?
– Я сделаю все возможное, дабы составить счастье государыни нашей Соломонии Юрьевны, – аккуратно подбирая слова, ответил боярский сын.
– Не старайся, Кудеяр, здесь нас никто не слышит, – выпрямился новоназначенный воевода Козельска. – Токмо бревна округ.
– И что ты ответил князю Ногтеву, княже?
– А чего может быть плохого в ратных походах во славу Великого князя? – опять рассмеялся Иван Федорович. – Послужу с радостью! – Он ненадолго прикусил губу и уже в который раз сказал: – Я бы не отступился, дядька! Не отступился…
Шестнадцатилетний мальчик, на верхней губе которого только-только начал пробиваться темный пушок, никак не мог смириться с тем, что рядом с ним служит боярин, добровольно отказавшийся от любви.
И какой любви!
Кудеяр предпочел промолчать.
– Грузи обозы, дядька, – пожал плечами юный князь Иван Федорович. – Утром выступаем.
15 декабря 1513 года
Мастерская Великой княгини в Московском Кремле
Соломония еще не успела приступить к работе, стоя перед рамой с натянутым на нее полотном, когда дверь раскрылась и в горницу вошел Великий князь – в собольей шапке, в красной с золотым шитьем ферязи и алых же сапогах.
– Государь, государь, – вскочили и склонились в поклонах княгини.
– Какая неожиданность, милый, – улыбнулась мужу Соломея. – Ты так рано…
– А ты уже в трудах, ненаглядная моя… – Василий подошел к станку, но ничего интересного не увидел, кашлянул и повернулся к супруге: – В жизни сей не токмо труду место быть должно, но и отдыху. Сбирайся, прокатимся. Обоз ужо собран, сани твои заложены, токмо тебя дожидаемся. Одевайся!
– Как скажешь, дорогой, – не стала перечить супруга, отложила иглу и распорядилась: – Княгини, одеваться!
Через полчаса она вышла к саням – не деревенским розвальням, понятно, а к большому возку размером с небольшую торговую лавку, поставленную на полозья и запряженную восьмеркой лошадей. Внутри был настоящий дом – обитые сукном скамьи, стол, сундуки, слюдяные окна и даже печурка, сложенная из кирпича и окованная для прочности железом. Только все – очень маленькое, почти игрушечное.
Щелкнули кнуты, закричали возничие – сани тронулись. «Великокняжеская прогулка» началась. И совершенно неожиданно для Соломонии продлилась полных три дня, закончившись к полудню четвертого. Василий, войдя в возок, подал жене руку и вывел ее на хрустящий под расшитыми сапожками искристый снег.
– Смотри!
Они находились на взгорке, что поднимался среди ослепительно белых полей и перелесков – усыпанных снегом, окутанных инеем, залитых светом. Среди этой невероятной бескрайней чистоты, примерно в версте впереди, возвышалась крепость. А чуть дальше за черными бревенчатыми стенами переливались всеми цветами радуги расписные хоромы, крытые разноцветной деревянной черепицей, возносились к небесам золотые купола с православными крестами, скакали алые вздыбленные кони, венчающие скаты многочисленных кровель.
– Что это? – не поняла Великая княгиня.
– Александровская слобода, – взял ее сзади за плечи государь. – Помнишь, с первой встречи нашей сетовала ты, что тяготит тебя Москва, что шумна она и разгульна, дымна, душна, тяжела для дыхания? Посему повелел я построить в трех днях пути от столицы, в местах чистых, красивых и здоровых, новый дворец. Это он, моя любимая, его наконец-то закончили. Это мой тебе подарок. Наш новый дом, Соломея. Только твой и мой.
– Васенька, милый!!! – Женщина ахнула и кинулась мужу на шею, целуя глаза, лицо, губы. – Любимый мой, родной! Вот это да! Вот это нежданно! Идем же, идем! Покажи мне его скорее!
Александровская слобода дышала девственностью, новизной. Сверкала белизной полов, красками свежей росписи, пахла смолой недавно пиленных деревьев, манила теплом изразцовых печей, толстой ногайской кошмы, персидских ковров, рыхлостью пышных перин. Столь глубоких, что, однажды войдя в опочивальню, супруги смогли выбраться из нее только поздним, поздним утром следующего дня, вместо завтрака отправившись в баню – наконец-то попариться после долгой дороги.
В одном из переходов, оказавшись по случаю наедине со своей девкой, Соломея неожиданно крепко схватила служанку за косу, притянула к себе и спросила в самое ухо:
– Ты нашла знахарку, Заряна? Честную умелую ведьму?
– Дык… Это… – судорожно пробормотала девка.
– Так ищи! – прошипела государыня. – Я должна родить Василию сына… За любые деньги, любым способом, любой ворожбой, но я должна понести! Ты поняла?! Ищи! Чтобы нашла! Не то…
За поворотом послышались шаги. Соломония отпустила служанку и степенно пошла далее.
– Ищи, ищи… – пощупала косу Заряна. – А где ее возьмешь, ведьму-то?
11 июля 1514 года
Одоев, воеводская изба
– Собрал я вас, бояре, – объявил воевода порубежной стражи, – потому как дозоры о приближении ворога сегодня на рассвете донесли! Разъезды татары рассылают справные, по полсотни числом и на полдня пути от своих полков, пылят изрядно, обоз ратный наособицу идет с прикрытием своим. По всему видно, не ватага из татей, воедино сбившихся, набег затеяла, а хан какой-то рать спаянную ведет, порядок походный умело соблюдая, под рукой своей крепко нукеров держит. Близко к колонне лазутчики подобраться не смогли, но по приметам разным около десяти тысяч степняков в сем набеге будет.
– А у нас всего три тысячи ополченцев! – всплеснул руками брюхатый боярин Мерзлин, седобородый и одноглазый. – Ой, беда, беда… Не угадал ныне Разрядный приказ с призывом, совсем мало людишек ратных прислал.
