Волку же, дело известное, бумажки перебирать тоскливо.
– Айда! – с готовностью согласился Кудеяр, но тут дверь открылась, в светелку вошел боярин в запылившемся кафтане, поклонился, раскрыл висящую через плечо сумку, выложил на стол с десяток свитков, снова поклонился:
– Послезавтра обратно поскачу, княже. Ныне, прошу прощения, прочие письма передать должен.
– Да, я отпишусь, – согласно кивнул Иван Федорович. Быстро перебрал грамоты. При виде одной удивленно вскинул брови, глянул на печать, сломал, развернул, просмотрел. Поднял расширившиеся глаза на дядьку.
– Что? – почуял неладное боярский сын.
– Упреждают меня из Дворцового приказа, дядька, что через полгода, зимой после Рождества Христова, в Москве мне быть надлежит, ибо место мне за столом свадебным назначено, как князю родовитому и воеводе достойному…
– А свадьба чья?
– Великого князя Василия Ивановича… – понизил голос князь Овчина-Телепнев-Оболенский.
– Как?! – резко шагнул к нему Кудеяр.
– Да жива твоя Соломея! – отпрянул от неожиданности воевода. – О вдовстве государя не поминается ничего! И вестей таковых не случалось!
– Но тогда как?!
Князь показал ему грамоту и развел руками, давая понять, что знает не больше дядьки.
– Прости, Иван Федорович! – метнулся к двери боярский сын, всем телом выбив тяжелую тесовую створку и выскочив наружу.
– А сказывал, нет ничего с Соломонией! – добродушно усмехнулся возмужавший воспитанник Кудеяра. – Да знаем мы, куда ты каждую зиму пропадаешь. Не слепые, чай. И не дураки.
26 июня 1525 года
Александровская слобода
Боярский сын и два его холопа, скача с заводными, поспели к великокняжеской крепости задолго до сумерек, и ворота были еще распахнуты. Хотя, понятно, не без охраны, и на пути всадников встал молодой совсем еще ратник в нарядном зипуне с вышивкой и синими шнурами по малиновому сукну. Но – опоясанный саблей, да плюс к тому имеющий при себе добротный косарь и топорик.
– Тебе чего, боярин? – сурово спросил он.
– Письмо княжне Шуйской, Анастасии Петровне! – Кудеяр спешился, бросил поводья Духане, распорядился: – Найдите двор постоялый в городе, светелку снимите. Лошадей во первую голову выходите и напоите! Головой отвечаешь! Как княжна отпустит, я вас найду. В ночь, мыслю, обратно не погонит.
– Сделаем, боярин, – послушно кивнул холоп, одетый ничуть не хуже стражника. Разве токмо кафтан имел без вышивки. Кудеяр уже давным-давно перестал быть нищим бездомным служакой, а каков господин, таковы и его воины.
– А может, и нет ее здесь, боярин! – приосанился караульный.
– Как же нет? – вздохнул уставший от долгой скачки лжегонец. – Кравчая она при государыне. Куда она от Соломонии Юрьевны денется?
– Дык, боярин, как известие о разводе скором пришло, почти все княгини и боярыни из свиты ее отъехали. Ныне она почти уж и не Великая княгиня!
Кудеяр, что до сего старательно отводил лицо, впервые посмотрел на привратника прямо и мрачно – тяжелым взглядом разогнавшегося для копейного удара всадника.
Случись сие лет десять назад, его бы уже вязали, волокли к Василию, мечтая о награде за бдительность. Но сменилось уж то поколение, что шепталось о побеге прекрасной Соломонии, рассказывало об ищущем смерти влюбленном порубежнике и смеялось над ревностью государя, не имеющего повода для кары, а потому придумывающего награды, за которыми приходилось ездить куда-то Карачуну под бороду…
Молодой стражник гостя банально не узнал – и воспринял взгляд по-своему.
– Да не гневайся, боярин! Сейчас проверим. – Он повернулся, крикнул столь же юному сотоварищу: – Ты за старшего, Алатырь! Я гонца московского на женскую сторону провожу, дабы не заблудился! Ты ведь первый раз здесь, верно? – обратился он к Кудеяру. – Что-то лица твоего вовсе не помню.
– Первый, – благоразумно подтвердил боярский сын.
– Не отставай! – махнул стражник и направился в глубину двора.
Александровская слобода и вправду заметно опустела. У навесов со стойлами на сотни лошадей стояли десятки скакунов, перед Троицким собором вместо десятков бояр и прихожанок маячили лишь одинокие воины, амбары же стояли и вовсе запертыми – исчезли многие десятки подвод, что выгружали припасы, товары, дрова, солому и прочее насущное для спокойной жизни добро.
– Здесь! – свернул на крытое крыльцо стражник, кивнул скучающим на перилах караульным с бердышами: – Как тут?
– Как обычно, – зевнул один из ратников.
Стражник толкнул дверь, быстро прошествовал по коридорам, свернул в просторную горницу с гладким расписным потолком, поклонился с порога:
– Гонец к княжне Анастасии Петровне!
И здесь тоже было пусто и безлюдно. Если обычно округ государыни толпилось никак не менее двух десятков прислужниц, то теперь осталось всего несколько. Да и средь тех Кудеяр узнал Заряну – а днем дворовых девок к Великой княгине отродясь не подпускали.
Соломония тоже была здесь, зачем-то распуская на тонкие ленточки старую юбку. Увидев стоящего за стражником Кудеяра, она охнула и вскочила. Княжна Шуйская тоже резко поднялась, махнула рукой:
– В покои мои его проводи, опосля подойду! Не видишь, государыню к свету проводить надобно?
– Слушаю, княжна, – поклонился боярин, отступил в коридор, пошел вдоль дверей, удивленно качая головой: – Надо же, осталась! Преданная… Вот здесь, кажется. – Он приоткрыл створку, сунул нос. – Да, тепло. И маслом припахивает. Значит, живут. Удачи, боярин! И да, коли до темноты не обернешься, не выпустим. Будешь по хоромам лавку свободную искать.
– Похоже, не успею, – тяжело вздохнул боярский сын. – Вишь, сразу не пошла? Когда еще освободится?
– Коли задержит, пусть греет, – подмигнул ему воин и помахал на прощание рукой.
Кудеяр вошел в горницу кравчей, отломил у одного из сложенных у печи поленьев щепку, макнул в масляный светильник. У окна высек своим кресалом огонь, запалил щепу, от нее зажег лампы, потушил…
Распахнулась дверь, внутрь влетела Соломония, обхватила Кудеяра за шею, ткнулась носом в шею и… Заплакала!
Следом, с небольшим опозданием, забежала княжна, широко перекрестилась:
– Слава богу, не видал, кажись, никто! – Она хищно огляделась, тут же задула две лампы из четырех, остальные унесла в опочивальню, вернулась и туда же затолкала родственничков: – Там сидите! Упаси господь, в дверь кто заглянет, там хоть не заметят. Я, государыня, в твои покои пойду. У опочивальни сидеть стану и не пускать. Сказывать, что горюешь ты и видеть никого не желаешь. А то ведь мало ли что… Все следят, донести о важном желают. Похвалу снискать…
Кравчая вышла, Великая княгиня подняла заплаканное лицо:
