– Ты жив? Лжец! Пошел вон отсюда!
Лжеистопник, по счастью, послушался, метнулся к двери, согнулся ниже пояса и, часто бормоча:
– Прощения просим, прощения просим… – пробрался через свиту.
Князя Овчину-Телепнева-Оболенского никто из женщин просто не заметил. Мало ли слуг в хоромах великокняжеских? Нешто на каждого внимание обращать!
Елена Васильевна осталась одна. Лоно ее горело, тело предательски ослабло, на губах все еще ощущался горьковатый вкус воеводского поцелуя. Государыня упала на постель, и прошло не меньше получаса, прежде чем она вернулась в рассудок и впервые задала себе вопрос:
– А как же он сюда попал?
Великая княгиня поднялась, прошла из опочивальни в горницу, потерла виски, вспоминая еще раз череду событий.
Она вошла… Возникла заминка в дверях, и у нее появилось время увидеть истопника и как-то отреагировать. Миг неожиданности случился без лишних глаз.
Заминку же устроила кравчая…
– Ах, княжна! – улыбнулась государыня. – Вот уж не ожидала…
Она толкнула дверь, громко объявила:
– Анастасия Петровна, желаю еще вина фряжского испить! Остальные свободны. Ко сну девки разденут.
Свита разошлась, радуясь тому, что гнев госпожи так быстро утих. Княжна Шуйская отлучилась за кувшином и кубком, вскоре вернулась в покои Великой княгини. Налила, отпробовала, протянула правительнице.
– Ничего не желаешь мне поведать, Анастасия Петровна? – ласково поинтересовалась государыня.
– Так ведь не знаю я ничего, – столь же елейным тоном отозвалась кравчая.
– И ведь хоть бы кто предупредил… – вздохнула Елена Васильевна.
Женщины встретились глазами и улыбнулись. Они друг друга поняли. Одна – что правильно угадала интриганку. Другая – что ее поступок заслужил одобрение. Так что можно и повторить.
А слова… Зачем нужны слова? Тем более во дворце, где даже стены имеют уши. Слова – это уже заговор…
Впрочем – уже через неделю после столь оглушительного поцелуя воевода Овчина-Телепнев-Оболенский был отправлен великокняжеским наместником в Калугу.
15 апреля 1527 года
Суздаль, Покровский монастырь
Покровский собор был полутемным, пах дымом, маслом и ладаном. Его освещали только тлеющие перед образами лампады и свечи, вырывающие из сумрака лики святых, и потому иногда казалось, что свет дают именно они – апостолы и великомученики, застывшие на образах.
Прихожанка, одетая в короткий кафтан, из-под которого расходились пышные полотняные юбки, закончила молитву и уже шла к вратам храма, когда ее путь заступила немолодая монашка, скромно сложившая перед собой руки:
– Часом, не Беленой Масютьевной тебя зовут, милая женщина? – спросила послушница. – Чудится мне, что знаю я тебя и ты супруга боярина Мазура, постельничего государева.
– Да, это я, – удивленно остановилась прихожанка.
– Просьба у меня к тебе нижайшая, боярыня. Пусть муж твой сие письмо Великому князю передаст… – Монашка передала женщине свиток, перекрестилась и отступила в сторону.
Уже за пределами монастыря к боярыне Мазуровой подошла еще одна женщина – боярыня Малая, жена государева казнохранителя. Подруги вместе ездили на богомолье.
– Чего она от тебя хотела? – спросила Малая, видевшая короткую встречу издалека.
– Письмо Великому князю передала… Вот, размышляю, отдать али нет? Мало ли, крамола какая? Или просто глупость пустая.
– А знакомой тебе эта монашка не показалась? Это часом не Соломония Юрьевна, государыня прежняя?
– Да ты что-о-о?! – охнула Белена Масютьевна, сунула руку за пазуху, достала письмо. – Смотри, печатей нет… Прочитаем?
– Спрячь от греха, – оглянулась на монастырь ее подруга. – Иных вещей простым смертным лучше и не знать.
Но терпения женщин хватило ровно до постоялого двора, в котором они сняли себе светелку на двоих. Сняв платки и расстегнув душегрейку, Белена Масютьевна посмотрела на письмо, осторожно стянула со свитка тесемочку, развернула бумагу и…
Постоялый двор сотрясся от громкого крика. Боярыня трясущимися руками протянула грамотку подруге:
– Читай!
Та приняла послание, пробежала глазами, охнула, сев на сундук, и прочитала еще раз, но теперь вслух:
– Любимый мой супруг Василий Иванович! Соглядатаи, верно, поведали тебе, что сразу по постригу я разрешилась от бремени мальчиком, каковой ныне возле меня и подрастает. Удивлена зело, что не интересуешься ты благополучием сына свого, Георгием нареченного, и спешу сообщить, что здоров он, бодр и весел и уже своими ножками бегает…
* * *
Почти так же отреагировал на письмо и Великий князь – прочитав, сперва вскочил, а затем, побледнев, рухнул обратно в кресло.
– Кто знает? – поднял он взгляд на своего постельничего.
– Жена моя да подруга ее, боярыня Малая…
– Баб обеих в поруб, да мужей их туда же! – жестко приказал государь, бросив взгляд на стоящего у двери рынду. – Дьяка Разрядного приказа сюда!
* * *
Спустя два месяца в маленькой горнице перед покоями Великого князя стояли понурые бояре – дьяк Федор Рака да подьячий Меньшой Потата. Государь же вышагивал перед ними, вытаптывая войлок ногайского набивного ковра:
– Как это не пустила?!
– Хаяла словами нехорошими, сказывала, что заколоть дитятю желаем, дабы потомкам от брака второго права наследные расчистить, и прочие непотребства сказывала… – повинился боярин Рака. – Даже издалече не показала.
– И все?! – грозно вопросил, остановившись перед ними, Василий Иванович. – С тем и вернулись?
– Сестер обители Покровской мы испросили, – кашлянув, поведал боярин Потата. – Иные ничего не ведают, но многие клянутся, что видели мальчика. Игуменья же и еще несколько монахинь Божьим именем и распятием поклялись, что на их глазах родила Соломония Юрьевна мальчика, ее ребенок.
– Проклятие! – покрылся испариной государь. – Женат на одной бабе, законный сын от другой… И что теперь делать?!
Бояре молчали и тоже изрядно потели.
– Федор… – Великий князь запнулся, подумал: – Федор, новое посольство снаряжай. Князей знатных, епископов, бояр думных. Пусть едут. Может, хоть им покажет? Здесь же… Ныне… – Василий Иванович в безнадежном отчаянии рубанул воздух ладонью. Он совершенно не представлял, как теперь выбираться из западни, в которую угодил: – В общем, поезжайте!
22 августа 1527 года
Суздаль, Покровский монастырь
В этот дождливый день прибывшие в обитель паломники, равно как и местные прихожане, оказались свидетелями необычайного зрелища. Перед новеньким еще, белым как снег келейным корпусом, выстроенным под покровительством государыни Соломонии Юрьевны, стояло широким полукругом больше полусотни иерархов с резными посохами и в вышитых рясах и знатных князей, одетых в тяжелые московские шубы – не для тепла надобных, а для почета и гонору. Перед ними, на ступенях невысокого крыльца, плотной кучкой замерли сестры в черных одеяниях, одна же из монашек яро обличала знатных просителей:
