Кабан, еще не понимая, что он уже мертв, еще два раза крутанул охотника по льду и завалился к его сапогам.
Василий Иванович выдернул длинный нож, поцеловал лезвие:
– Третий раз клинок выручает! Помнится, у Рогачева точно так же литвина я на него насадил. Панцирь, ровно масло теплое, проколол…
– Вася!!! – спорхнув с седла, кинулась ему на шею раскрасневшаяся жена. – Ты великан! Ты храбрец! Ты мой витязь! – Елена Васильевна крепко расцеловала мужа. – Как ты его! Ножом! У меня прямо сердце замерло!
– Будет у нас сегодня окорок на ужин, любая моя, – обнял ее государь. – Славен зверь в лесах Волоколамских! Не бежит, насмерть бьется! Кравчий, вина! За храбрость прямо сейчас выпить желаю!
Сразившийся с государем кабан стал главным героем и главным блюдом на случившемся вечером в Волоколамской крепости пиру, с которого Елена Васильевна утянула мужа задолго до его окончания. Жадно прильнула к губам, едва они вошли в опочивальню.
– Как ты был красив! – зашептала она, торопливо распуская завязки. – Просто великолепен! Во мне все загорелось прямо, как я такого мужа себе, в себя захотела!
– Я и так твой муж, Елена! – рассмеялся Великий князь.
– Докажи! – Женщина наконец справилась с утягивающими сарафан шнурками, стряхнула одежду и переступила, чистая, как морозное небо, белая, как снег, и горячая, как солнце. Расстегнула мужу пояс, швырнула в сторону.
Василий стал целовать столь близкие и доступные плечи, а жена скинула с него кафтан, развязала шаровары, стянула рубаху…
– Ой, что это?! – На левом боку мужчины темнело продолговатое пятно с большой палец размером, от которого тянулась вниз тонкая кровавая струйка.
– Задел, похоже, кабан-то, – пожал плечами Великий князь. – А я думал, синяк.
Он взял рубаху, стер кровь:
– Все едино теперь испорчена… – отшвырнул и привлек к себе прекрасную, как весна, супругу.
Ночь была сказочной – страстной, долгой, сладкой. Вот только в утреннем свете Елена Васильевна обнаружила, что и постель, и она сама – все покрыто кровавыми пятнами. Оставленная кабаном рана к утру так и не закрылась.
– Знахарь нужен, – с тревогой сказала она. – Так быть не должно.
– Нельзя знахаря, митрополит Даниил ругаться станет. Епитимью наложит. Сто поклонов на две недели… Ну его, так зарастет, – отмахнулся государь. – Первая рана моя, что ли? На охоту лучше поскакали!
Новый день оказался столь же удачным, как и предыдущий: Великий князь взял на пику крупного лося и еще одного кабанчика. Вот только вечером оказалось, что рана все еще открыта, крови стало течь больше, да еще и с гноем.
Утром государь уже был горячим, рана же почернела, и чернота эта, подобно паутине, расползалась в стороны.
– Пиши в Москву. – Василий был в сознании и распоряжался спокойно, словно все это происходило не с ним, а с кем-то другим. – Дьяков всех и Думу боярскую, кого гонцы застанут, сюда немедля! И митрополита.
– Зачем? Не пугай меня, любый! – сжала его руку Великая княгиня.
– Это Антонов огонь, – покачал головой государь. – Через несколько дней я умру, а сделать надобно много. Торопись! Отсылай гонцов, сюда же писаря пришли. Духовную надобно составить.
– В Москве лекари есть! Персидские, самаркандские, басурманские. Они тебя исцелят!
– Елена, Антонов огонь не лечится, – улыбнулся ей муж. – Смирись.
Однако Великая княгиня все же настояла на своем – Василия повезли в столицу.
Не добрался государь до дома совсем немного. В селе Воробьево, всего в нескольких верстах от Кремля, нанесенная волоколамским кабаном маленькая ранка победила правителя самой великой и могучей державы обитаемого мира – Великий князь Василий Иванович навсегда закрыл глаза.
Последние дни земного существования он был занят не оплакиванием своей судьбы и не попытками урвать от жизни еще хоть день – а делами державными. Написал духовную, составил опекунский совет для своего сына и слишком молодой для обрушившейся на нее тяжести вдовы, отдал последние распоряжения о переговорах с Литвой и принял схиму, покинув грешный мир под именем инока Варлаама.
* * *
Князь Овчина-Телепнев-Оболенский в эти дни тоже мчался в загонной охоте. Вот только гнала его сотня вовсе не лесного зверя, а степного, жадного и хищного. Пришли в Стародуб, в котором Иван Федорович порубежным воеводой сидел, известия, что татары деревни вдоль Титвы грабят. Странно, что зимой сие случилось – но всякое бывает. Тут не думать надобно, а бить сразу, дабы вперед неповадно было. Знамо, князь тут же поднял в седло бояр, что ближе были, – и помчался ворогов ловить.
Рассыпавшись по дорогам дозорами по два десятка воинов, сотня прочесывала луга и перелески, на рысях двигаясь на юго-запад.
Повезло воеводе – вскоре после полудня его небольшой отряд заметил обоз, помчался к нему. Татары, заметив порубежников, добычу тут же бросили, прыгнули все в седла и бросились тикать. Бояре с веселым посвистом погнались следом, очень надеясь на то, что степные лошади устанут раньше застоявшихся русских скакунов.
Примерно с три версты расстояние держалось примерно одним и тем же – потом стало потихоньку сокращаться.
– Попались, тати! – довольно захохотал князь Овчина, удобнее перехватывая рогатину. – Хватит землю топтать, набегались!
Степняки, опасливо оглядываясь, погоняли и погоняли своих тощих кобылок, и до них оставалось не больше сотни саженей, как вдруг… Драпающие разбойники обогнули небольшую рощу – и два десятка русских воинов чуть не врезались в длиннющий литовский ратный обоз!
Схизматики двигались куда-то в сторону Суражичей; два тесных ряда груженных припасами телег и длинная колонна пешцов – тысячи полторы, не менее, – в тощих кафтанах, с топорами и ножами на поясах. Доспехов и копий у вояк при себе не было. Кто же этакую тяжесть за сотню верст на горбу тащить станет? На телеги, понятно, все сложено, чтобы перед делом ратным разобрать.
Заметив внезапно появившегося врага, навстречу боярам быстро повернули одетые в латы конные литвины, что скакали во главе и в хвосте обоза. Не меньше полутысячи неплохо снаряженных воинов на свежих лошадях. На изрядно измотанных скакунах от них не уйти – ни единого шанса…
– Ну что, други, не посрамим имени русского?! – громко спросил воевода, подтягивая поводья и пуская своего белоснежного туркестанца шагом.
Бояре, зловеще оскалясь, перекинули щиты с задних лук седел в руки, проверили оружие, перехватили удобнее рогатины. Схизматики справа и слева стремительно приближались, громко вопя, словно от предсмертного ужаса. На пиках полоскались тряпичные разноцветные флажки, натужно хрипели лошади, сверкали наведенной медью кирасы и шлемы. Пехотинцы остановились, сбились поближе в толпу, в ожидании красочного зрелища: вот-вот рыцари нанижут на копья бестолковых русских порубежников.
