– Я собрал вас, други, по поводу ужасному, и горько мне, что весть сию вы, бояре, от меня услышите… – поднялся из-за своего стола воевода. – Государь наш мудрый и храбрый, защитник православия и священных земель русских, пять дней тому схиму принял и покинул мир наш грешный, ныне с чертогов небесных на нас взирая. Однако беда не приходит одна. Пользуясь малолетством государя Ивана Васильевича и юностью Великой княгини, матушки его, князья Бельские, князья Шуйский, Воротынский и Ляцкий измену учинили, правителя нашего взаперти держат, сами же власть захватили и казну, земли государевы, доходы и места меж собой делят! Дабы смуты в державе нашей не допустить и изменников к суду правому привлечь, намерен я ныне же в Москву направиться, предателей под стражу взять, а сам в верности государю законному присягнуть и вас, бояре, к присяге сей привести. Кто верит мне – седлайте коней, выступаем немедля. Кто сомневается – может здесь, в порубежье, остаться. Я сомнения пойму и обиды держать не стану.
– Царствие небесное Василию Ивановичу… – Воины, скинув шапки и шлемы, кто перекрестился, кто поцеловал нагрудные змеевики. После чего бояре потянулись к выходу.
Спустя всего час, бросив в лагере все пожитки, взяв лишь заводных лошадей, оружие и еду, трехтысячная армия поднялась в седло и вышла на московскую дорогу.
Через неделю сверкающая железом лента усталых и злых людей затекла в столицу сразу через Тульские и Калужские ворота. Стража им не препятствовала, тревоги не поднимала – свои ведь. И потому появление сразу сотен одетых в броню воинов застало князей опекунского совета и их дворню врасплох. Никто даже не попытался схватиться за оружие – изменников быстро повязали и повезли в Кремль.
Ворота главной твердыни державы тоже широко распахнулись перед нежданными гостями – кто же не знает знаменитого воеводу Овчину-Телепнева-Оболенского, многократного победителя басурман и схизматиков, любимца государя Василия Ивановича? Кому на Руси в голову придет ворота от него запирать и оборону выстраивать?!
Вслед за Иваном Федоровичем в Кремль затекли и его храбрые боярские сотни. В этот раз, вопреки обычаю, никто из них не спешился, и обширная крепость наполнилась гулом стучащих по деревянным плашкам подков. Рать подтянулась к Грановитой палате, замерла в ожидании – совсем недолгом. Почти сразу, держа в руках мальчика, одетого в бобровую шубчонку и нарядные сапожки с самоцветами, к ним вышла Великая княгиня Елена Васильевна – в платке на голове и в скромном овчинном тулупе.
Воевода, спрыгнув с туркестанца, взбежал по ступеням, преклонил колено, опустил голову и широко перекрестился. Выпрямился, принял из рук женщины мальчишку и повернулся к войску, вскинул его высоко над головой:
– Государь наш, Иван Васильевич!!! – громко крикнул он. – Долгие лета Великому князю!
– Долгие лета! – взревели тысячи глоток, и в воздух взметнулись тысячи сверкающих сабель. – Слава государю Ивану Васильевичу!!! Слава!
– Клянемся служить государю нашему верно! Не изменять ему ни в делах, ни в мыслях наших! Не жалеть ни сил, ни живота своего во славу государя нашего Ивана Васильевича, державы русской и веры православной!
– Клянемся! Клянемся! Клянемся!
– А изменников на псарню, – тихо посоветовала Елена Васильевна, глядя на брошенных внизу лестницы связанных князей.
– На псарню изменников! – распорядился Иван Федорович, опустил мальчика, посадив на полусогнутую руку. Государь немедленно запустил цепкие пальчики в его густую бороду.
Кудеяр, держащий под уздцы туркестанца и свою кобылу, прищурился, поманил пальцем холопа:
– Ну-ка, подержи, – и пошел по ступеням вверх.
Поведение дядьки, воспитателя князя и верного его телохранителя, никого не насторожило. Видеть Кудеяра рядом с воеводой было делом привычным – как нитку с иголкой.
– Праздник у нас сегодня! – объявила Елена Васильевна. – Конец изменам, конец смутам! Вам же, бояре, поклон низкий. В палаты трапезные всех вас прошу! Жажду утолить после пути долгого и силы свои подкрепить.
– Долгие лета! Долгие лета государю!!! – отозвались воины.
Воевода и Великая княгиня вошли во дворец. Кудеяр скользнул следом.
Скрывшись от посторонних глаз, Иван Федорович и Елена Васильевна сомкнули губы в долгом, страстном, горячем поцелуе.
Кудеяр замер… А потом попятился назад, на крыльцо – и со всех ног помчался вниз по ступеням.
– Что же вы творите, касатики?! – прервала поцелуй влюбленных княжна Шуйская. – Не совестно вам?!
– А кто нас теперь остановит, Анастасия Петровна?! – Счастливая Великая княгиня даже не разгневалась на грубость кравчей. – Все, милая моя. Прятаться больше ни к чему!
– Столько лет я заботилась о вас, за лепоту, за любовь вашу радовалась, – мотнула головой Анастасия Шуйская. – А вы, едва вместе оказались, первым делом брата моего в кандалы заковали!
– Ах, вот ты о чем, княжна, – засмеялась правительница. – Не сердись, погорячились в суете. Сегодня же главой Думы боярской князя Немого сделаю, коли тебе так хочется! Слова одного только твоего хватит. Ты за верность брата своего двоюродного ручаешься?
– Ручаюсь!
– Тогда решено! – Елена Васильевна крепко прижалась к плечу воеводы, и через миг они снова страстно целовались.
Анастасия Петровна укоризненно покачала головой и забрала у влюбленных ребенка.
* * *
Личной власти у Великой княгини было не так уж много – по большей части, коли повелеть али утвердить что-то требовалось, ей к мужу приходилось с просьбой таковой обращаться. И уж тем более не было у нее никаких личных воинов, катов, застенков. Однако имелся в Кремле уголок, где власть Елены Васильевны была безграничной и неоспоримой.
Псарня!
Развлечение, заведенное Василием Ивановичем токмо ради жены и прежде не нужное, находилось под полным покровительством государыни, здешними делами не интересовался более никто. Только Елена Васильевна решала, каких собак и сколько надобно держать, как кормить, что пристраивать или переделывать в этом не самом маленьком хозяйстве, кого нанимать для ухода за гончими, сколько платить…
Немудрено, что почти все здешние слуги оказались литовцами, многие из которых бежали от Сигизмунда вместе с девочкой Леной, никому не известной бездомной сиротой. Некоторые из них когда-то делились с ней куском хлеба, краем подстилки и плаща темными холодными ночами, защищали от посягательств похотливых чужаков. Теперь же она возвращала свой долг, став изгнанникам надеждой и опорой, – литовцы же не признавали иных приказов, кроме как от юной княгини, и ради нее готовы были пойти хоть на смерть, хоть на любое преступление.
Однако в последнее время умная девочка предпочитала творить свои дела тихо и незаметно. Зачем объяснять народу русскому, отчего знатные князья на плаху посланы? Измену доказывать, суд учинять, казнь прилюдную устраивать. Куда проще, если лишние головы просто исчезнут…
