По мере ее речи улыбка потихоньку сползала и сползала с лица гостя, а с последними словами он и вовсе побледнел, попытался вскочить – но Гедвик, уже успевший развязать свой простенький пояс, одним быстрым движением накинул шнур мужчине на шею и что есть силы потянул в разные стороны.
Елена Васильевна, медленными глотками попивая любимое фряжское вино, терпеливо дождалась, пока в теле престарелого союзника не затихнет последняя судорога, поставила кубок на стол и распорядилась:
– Свите гостя нашего завтра скажешь, что за разговором князь меня оскорбил и за то под арест в приказе Разбойном посажен. Я во гневе великом и потому всем им велено обратно в Дмитров убираться, не то рядом с ним сидеть будут.
– Да, госпожа, – кивнул Гедвик.
– Значит, старше моего сына из рода Александровичей всего трое мужчин было, – задумчиво погладила подбородок Великая княгиня. – Одного оспа забрала, другой… Как бы под арестом. Третий… – Она вопросительно вскинула брови.
– Князь Старицкий письмо получил, госпожа. Однако же не едет, – ответил псарь.
– Плохо. Надо пригласить настойчивей… – Правительница поднялась, вышла из горницы, но в дверях обернулась: – Гедвик, ты уверен, что Георгий, сын Соломонии Сабуровой, мертв?
– Да, госпожа, – кивнул литвин.
– Хорошо. – И правительница сама прикрыла за собой дверь.
* * *
Мартовская приморская степь была прекрасна – алый ковер тюльпанов от горизонта до горизонта и пряный, как сбитень, воздух; голубое небо и торопливо носящиеся, как стрелы, шмели, жуки и стрекозы. Посреди этой красоты возвышались пять коричневых куполов – юрты покинувших зимнее кочевье степняков. Сюда и подъехали неспешным шагом четверо всадников – трое мужчин и один ребенок. Путники вели с собой в поводу восемь хорошо груженных заводных лошадей, что означало – в путь они собирались всерьез и надолго.
На ровной степи гостей видно издалека – и потому на краю стоянки гостей встречали несколько молодых нукеров и воин в возрасте, наряженный в толстый стеганый халат, крытый сверху цветастым китайским шелком, – весьма недешевое удовольствие.
Путники спешились в десятке шагов от хозяев. Первый из них, зеленоглазый и русобородый, прищурился, вглядываясь в узкоусого кочевника. И тот вдруг восторженно хлопнул себя по коленям, потом в ладони и быстро пошел вперед:
– Иншалла!!! Я не верю своим глазам! Мой пропавший неверный брат! Кудеяр! Неужели ты меня не узнаешь?!
– Рустам! – облегченно засмеялся гость и раскрыл свои объятия.
Потоптавшись и похлопав друг друга по плечам, они чуть расступились.
– Входи, входи смелее! – указал на стоянку степняк. – Мой дом – твой дом! Мой ковер – твой ковер! Мой кумыс – твой кумыс! Мой табун – всегда мой табун! Ты как в наших краях оказался, друг мой? Пленным, купцом али гостем?
– Гостем, Рустам. Долгим, долгим гостем, – сразу признался боярский сын. – Надобно мне на несколько лет хотя бы так поселиться, чтобы внимания ничьего не привлекать. Пожить тихой, спокойной и скучной жизнью. Домик купить, коли получится, а лучше надел небольшой. На своей земле как-то привычнее.
– У нас это нетрудно, друг мой, – пожал плечами крымчак. – Коли золото есть, то хоть надел, хоть кочевье покупай, хоть прииск соляной, хоть сад персиковый. Надо – помогу с радостью! Продавца найду, с покупателем сведу. Один пустяк только нужен…
– Какой? – насторожился боярский сын.
– Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его, – ответил Рустам.
– Что это значит? – не понял гость.
– Неверному нельзя покупать мусульманскую землю, друг мой, – развел руками степняк. – Тебе придется принять ислам.
– Проклятье! – зло сплюнул Кудеяр.
– Посмотри на это иначе, мой неверный брат, – улыбнулся никогда не унывающий Рустам. – Ты хочешь спрятаться? Спрятаться – или светиться на каждом углу белой вороной? Спрятаться в сарацинском мире, оставаясь открытым христианином? Скажи мне это еще раз, друг мой Кудеяр!
Боярский сын помолчал. Однако правота степняка была настолько очевидна, что ответить можно было только одно:
– Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его… – печально вздохнул Кудеяр, присел рядом с мальчишкой, обнял его за плечо: – Видишь этого дяденьку, Юра? Ты не поверишь, но это твой семиюродный дядя.
– Родственник!!! – радостно оскалился Рустам и присел перед мальчишкой, раскрыл руки: – Иди к дядюшке, мой розовощекий малыш! Как, говоришь, его зовут?
– Георгий… – Кудеяр запнулся и тихо выругался: – Вот проклятье! Лишний риск на пустом месте… Имя, наверное, тоже лучше поменять… На всякий случай.
– Я буду звать тебя Булатом, племянник, – с ходу предложил Рустам. – Смотри, какой ты крепыш! Настоящий булат!
24 февраля 1535 года
Москва, Великокняжеский дворец
Воевода Иван Федорович не был бы самим собой, кабы не вернулся с литовского похода очередным триумфатором, в честь которого слагались вирши и били в колокола, которого осыпали пшеном и украшали ленточками. Ведь в ответ на ультиматум Старого Сигизмунда он не просто разбил пару порубежных ратей – он устроил долгий, глубокий поход по литовским землям, пройдя от Смоленска через Витебск и до самого Вильно, по глубоким, коренным литовским землям, не потеряв при том в боях ни одного боярского сына и набрав столь несметное количество добычи, что даже самый последний холоп ощутил себя зажиточным князем!
Может быть, поэтому москвичи достаточно спокойно приняли то, что Великая княгиня наградила героя высшей мерой, на какую только способна, и практически открыто жила с ним, как с законным супругом, в любви, радости и полном согласии, и не чая души в сыновьях своих, один из которых уже стал законным государем. Победителю, защитнику земли от католической и басурманской нечисти простительно многое – и даже митрополит Даниил не осудил правящую пару за блуд ни в одной своей проповеди.
Одно только отравляло покой прекрасной и мудрой Елены Васильевны – князь Старицкий никак не желал приезжать в Москву. То больным сказывался, то на мор ссылался, то со свенами у него нелады, то смута в землях. И так – целых четыре года!
Отчаявшись, правительница начала искать иные способы избавиться от опасности – попыталась навести порчу через колдунов московских и чухонских, подослать верного человека с ножом или ядом. Андрей Иванович то ли почуял неладное, то ли донесли – но князь собрался сбежать в Литву. Елена Васильевна послала людей на перехват – и тут дядюшка государя наконец-то совершил ошибку: разослал боярам письма с призывом идти к нему на службу, приказы московские не признавая.
Это был уже бунт, крамола – и князя Старицкого стало возможно брать силой.
Правительница послала Ивана Федоровича с московским ополчением, и возле Новгорода рати встретились на поле – несколько сотен бунтовщиков против тысячи московских бояр под командой лучшего воеводы державы.
