– Нет, отец. Мы с ним об этом не говорили. – Ламис вдруг заплакала.
Табрай присел, взял девушку за руку.
– Дочь моя, единственная и самая дорогая. Ты очень похожа на свою мать. Такая же добрая. Даже в эти проклятые времена ты смогла остаться собой. Такой же была и Алия.
– А как ты думаешь, мама была бы на моей стороне?
– Да, – ответил Табрай.
– Почему ты говоришь об этом так уверенно?
– Я объясню тебе, но позже, после того как поговорю с Козыревым.
– Ты хочешь с ним говорить? О чем?
– Ламис, это наши мужские дела!
– Но ты не навредишь ему?
– Я не хочу лишиться единственной дочери. Будь покойна.
– Хорошо. Ты никогда не обманывал меня.
– Тебе надо поспать. Может, прислать Сауни, он сделает тебе укол?
– Не надо. И тетя Халида пусть не приходит. Я усну.
– Но с тобой кто-то должен быть.
– Если только Ясман, двоюродная сестра. Но она, наверное, уже спит.
– Узнаю. Если не спит, попрошу прийти.
– Ты сам отдохни.
– Обо мне не беспокойся.
Табрай вышел на улицу. В доме было душно. Он не мог спать после того, что услышал от дочери. Такого любящий отец никак не ожидал.
– Дядя Амир, – услышал он от дувала.
– Кто здесь?
– Это я, племянница ваша, Ясман.
– Кстати! О тебе вспоминала Ламис.
– Она поправилась?
– Ей лучше.
– Спит, наверное?
– Нет. Тебя хотела видеть.
– Так я могу пройти к ней?
– Иди! Только одна просьба, Ясман.
– Да, дядя Табрай?
– О чем будете говорить, не должен знать никто.
– Даже вы?
– От тебя – даже я!
– Понятно. Тогда я пойду?
– Иди, Ясман. Может, ты повлияешь на нее. Хотя нет. Этого уже никто не сделает.
– О чем это вы, дядя Табрай? – спросила девушка.
– Ни о чем. Ступай!
Табрай промаялся до утра без сна. На рассвете он подошел к сараю.
Исам находился на посту. Дверь сарая была приоткрыта.
– Салам, господин, – поприветствовал охранник главаря.
– Салам. Почему дверь не заперта?
– Так после того что сделал русский, смотрю за ним, как и было приказано.
– И что он? Спит?
– Нет. Проснулся недавно. Пить просил.
– Дал?
– Как же я дам на посту?
– Сходи, наполни кувшин и принеси.
– Но я же на посту.
– Я вместо тебя. Давай быстрее!
– Слушаюсь!
Табрай вошел в сарай, оставив дверь нараспашку, чтобы внутрь проникал утренний свет.
Козырев лежал на спине, на руках его белели повязки.
Постель свежая, рубаха тоже. Табрай присел на край топчана.
– Здравствуй, лейтенант.
– Здравствуй, Амир.
– Как там?
– Где?
– На том свете. Ведь ты уже почти угодил туда.
– Там спокойно, зеленая трава, березы. Нет душманов. Зачем вы спасли меня?
– Сейчас понимаю, что не надо было этого делать.
– Что изменилось к утру?
– Многое.
Вернулся охранник, принес кувшин холодной, чистой родниковой воды.
Табрай забрал сосуд и приказал Исаму:
– Отойди от сарая и смотри, чтобы кто-нибудь другой не подошел.
– Слушаюсь! – Исам удалился.
Козырев посмотрел на главаря банды и заявил.
– Амир, о чем мы будем говорить, что никто не должен слышать?
– Узнаешь. Ты хотел пить?
– Да.
– Вот вода.
– Не знаю, смогу ли сам поднять кувшин. Пиалы нет?
– Нет. Поить тебя я не собираюсь.
– Это понятно. Что ж, попробую сам. – Пленник взял кувшин, и на бинтах тут же просочилась кровь.
– Шайтан! Натворил бед, ухаживай теперь за тобой! – Он забрал у Михаила сосуд, поднес к его губам.
Козырев пил долго, почти ополовинил кувшин, потом сказал:
– Благодарю.
– Легче?
– Да. Так о чем мы будем говорить? О том, какое наказание ждет меня?
– Ты сам наказал себя.
– Я так не думаю.
Табрай достал пачку сигарет.
– Будешь?
– Пока нет, – ответил Козырев. – Меня еще подташнивает.
– Как хочешь. – Главарь банды закурил и осведомился: – Скажи, Козырев, ты, когда вены себе резал, о чем думал?
– О том, что скоро уйду в мир иной.
– Прошлое вспоминал?
– Оно само как-то пронеслось в голове. Детский дом, суворовское училище, потом военное, Афганистан, полк, первый рейс в Калдару, второй. Бой, совсем короткий, кровавый. Много чего.
Табрай посмотрел на пленника и спросил:
– Невесту тоже вспоминал?
– Ты не поверишь, нет. Ольга осталась где-то в стороне. А вот дочь твою вспоминал. Она, как ни странно, очень хорошая, добрая. Счастлив будет тот мужчина, который завоюет ее сердце. Насколько я знаю, ты не подбирал ей жениха, как это положено по вашим обычаям.
– Ламис, говоришь, вспоминал? Да, она добрая, даже слишком, и очень доверчивая. Ей уже восемнадцать лет, а все как ребенок. Наивная девочка.
– Не, она просто хорошая. Знаешь, единственное, о чем я жалел, когда решился на самоубийство, так это о том, что Ламис опечалится.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что влюбился в мою дочь?
Козырев устроился поудобнее, повернулся к Табраю и ответил:
– Если честно, не знаю. Вот так прямо сказать, что влюбился, не могу. Но когда вижу ее, жизнь обретает какой-то смысл даже здесь и сейчас, в плену. С ней тепло, что ли. Она не такая, как вы все. Не похожа на свою тетку Халиду, да и на тебя, несмотря на то что ты ее отец. Наверное, в мать пошла. Ламис рассказывала, что ты привез жену из Таджикистана.
– Не будем о ней.
– Не будем. Извини, если я зря напомнил о ней. Знаю, что ты безумно любил ее.
Табрай погасил окурок и тут же прикурил новую сигарету.
– Ты нервничаешь? – спросил Козырев.
– Нет, жутко радуюсь, – с сарказмом ответил главарь.
