В этот раз я не стал искушать судьбу, а шел сразу за их спинами, испуганно поглядывая по сторонам. Я чуть было не лишился всего!
– Сержант, завари мне кофе и пожрать нам что-нибудь принеси! – сказал Дрейк, едва мы зашли в участок. После того как он отдал приказы дежурившим тут полисменам, он мощно зевнул и продолжил: – Запиши в журнал: труп без признаков насильственной смерти, душа нетронута, золотой зуб на месте, так что или сам утопился, или пьяный упал. Дело закрыто. И пошли пневмопочтой письмо в четырнадцатый, пусть не ходят.
– Хорошо, сэр.
Сержант с инспектором ушли в кабинет, оставив меня одного. Набравшись смелости, я обратился к Экстону за стойкой:
– Мистер Экстон, а почему вы называете его «сэр», он ведь не благородный?
По хмурому виду сержанта я понял, что сморозил глупость, но его лицо почти сразу же смягчилось, и он тихо сказал:
– У нас, простых людей, слово «сэр» не только обозначает статус положения человека. Если ты уважаешь кого-то настолько, что повышаешь его статус в собственных глазах, то можешь называть его как тебе заблагорассудится.
Я почувствовал себя неловко и отошел от полицейского, сев на скамью. Есть меня не позвали, и о себе напомнил мой живот, громко проурчав на весь участок. Раздавшиеся смешки были погашены окриком сержанта, который ушел в подсобку и вынес оттуда большой кусок хлеба с сыром. Положив их рядом со мной, он улыбнулся:
– Ешь, проголодался, наверно.
Не слушая моих горячих благодарностей, он удалился на свое место, а я с такой жадностью накинулся на еду, что самому стало стыдно за свое поведение. К счастью, на меня никто не смотрел, и, утолив первый голод, я стал есть, откусывая небольшие куски.
Спустя час из кабинета инспектора вернулись два полицейских и позвали меня пойти с ними. Мы стали спускаться по винтовой лестнице куда-то вниз, и чувство дежавю закралось ко мне, заставив достать платок и на всякий случай приложить его ко рту. Оказалось, мы спустились в небольшую тюрьму, где в клетках сидели, стояли или лежали множество людей. Завидев инспектора, сразу же все затихли, и наши шаги эхом стали разноситься по бетонному коридору.
Открыв дверь в конце длинного туннеля с клетками, инспектор Дрейк зажег газовый фонарь, и внутри сразу стало светло, а я прищурил глаза. Я осторожно зашел внутрь и осмотрелся: посередине стоял большой, грубо сколоченный то ли стол, то ли скамья со странными приспособлениями у изголовья и ног, словно небольшие раковины. Кроме него внутри был только умывальник с ведром воды рядом и на каждой из стен висели четыре длинные и широкие полки на уровне моего пояса, прикрытые серой тканью.
Пока я оглядывался, инспектор достал большой сверток с одной из полок со странно торчащими из него руками и ногами большой куклы и, поставив его на стол, произнес:
– Мистер Рэджинальд, познакомьтесь с мисс Олсен.
Я не сразу понял, что торчавшие из свертка руки и ноги принадлежали не кукле, а человеку. Только когда он развернул узел, я с ужасом увидел, что это не тело, а отрубленные руки и ноги, а также голова девушки.
Рвота нахлынула на меня, и я не добежал до раковины, выблевывая недавний обед.
– Нежный нам попался аристократ, – одобрительно прокомментировал мои действия инспектор, – если в том подвале убирать не нужно было, то в нашем морге придется, а то док будет недоволен. В общем, сэ-эр ван Дир, осмотрите мисс Олсен, а как приберетесь тут – можете быть на сегодня свободны, сержант проводит вас домой. Пошли, Джеймс, пропустим пока по бокальчику бренди, – обратился он к своему другу.
И они ушли, оставив меня одного.
От бессилия я сел и заплакал. Столько унижений и ужасов, как сегодня, я еще не испытывал за всю свою жизнь. Хотелось выть и бить кулаками в стену, чтобы хоть как-то унять жалость к себе. Когда слезы кончились и высохли, я понял: надо решать, что делать. Можно плюнуть на все и просто уйти, наняв повозку до территории ремесленников, и навсегда забыть про ужасы, творящиеся здесь. Я встал и пошел к двери, и вдруг голова мертвой девушки наклонилась и упала с глухим звуком на пол. Я стоял и держался за ручку двери и не мог сделать ни шага. Нужно было проявить уважение к мертвому и поднять голову, или я не смогу сегодня спокойно заснуть, поскольку ее образ будет преследовать меня.
Тяжело вздохнув, я поежился от холода, который тут, оказывается, был приличным, подошел и брезгливо поднял ее за волосы, положив назад. Почему-то от этого простого действия внутри все успокоилось, и я уже спокойнее рассмотрел мертвое лицо. Она была очень красива при жизни, даже сейчас лицо ее было привлекательным.
Мне стало ее жаль – такая молодая, примерно одного возраста с Элизой, а уже мертва. Не отдавая себе отчета, я вытащил коробку с минералом и посмотрел на голову. Ничего. Я опешил и посмотрел через мутный кусочек минерала, думая, что упустил едва заметные взгляду ремесленника зеленые нити, идущие от тела вверх и образующие тонкую бахрому вокруг тела каждого человека. Снова ничего.
Я, не понимая, что происходит, раз за разом, дюйм за дюймом просматривал руки, ноги и голову, но ничего – ни одного зеленого волоска не обнаружил. Получается, что девушка умерла от полнейшего иссушения души! В тетради, что дал мне директор, было одно упоминание об этом, но скорее как один из примеров того, что остатки души можно и не обнаружить на теле, если она подверглась принудительному иссушению до смерти. И вот я сам вижу такое своими глазами. Я сделал пометку в своем блокноте: подписал страницу как «мисс Олсен» и занес туда свои наблюдения, оставив пустыми строчки в таблице с параметрами ее тела, так как при отсутствии торса нельзя было точно сказать, какого роста и веса покойная была при жизни.
Поскольку самое трудное задание я выполнил, глупо было не убраться за собой, и я, взяв грязную тряпку рядом с раковиной, убрал следы деятельности своей пищеварительной системы, оставшиеся на полу. Уйти мне опять не дала голова мертвой девушки. Почему-то я решил, что неправильно оставлять ее вот так, лежащей посередине комнаты на столе. Собравшись с духом, я сложил ее останки и завязал узлом материю, вернув получившийся сверток назад на полку.
На душе сразу стало спокойно, и с чувством выполненного долга я затушил газовую горелку и пошел назад, стараясь не смотреть по сторонам. Хотя большинство арестантов уже спали, некоторые стояли возле решетки и подзывали подойти к ним. Это было последней каплей на сегодня, и я пулей метнулся наверх.
Разговаривать с полицейскими мне совершенно не хотелось, поэтому я достал лист, написал на нем свои мысли и, молча протянув его сержанту, пошел к своей скамье, где лежали остатки моей еды. После сегодняшнего есть не хотелось совершенно, но я заставил себя запихнуть ее внутрь, чтобы были силы на обратный путь.
– Это правда?!
Я не понял, как очутился в воздухе. Меня затрясли, как собачонку, махая перед глазами моим же листком.
– Дрейк! Дрейк! Отпусти его!
В державшую меня ручищу вцепились несколько полицейских и отняли меня у инспектора.
