А может, это он – замаскированный пришлый. Сохранивший верность несуществующей стране. Мысленно обращающийся к давно сгинувшему отцу. Такой же чокнутый, как дед Бурячок или святой Алексейка. Да, «шифрейник» и «сво-о-лочь». И вот тогда на душе становилось совсем тяжко.
– Что сказал тебе умирающий офицер? – спросил атаман.
– А? – Степан прервал нагоняющие дремоту размышления.
– Думаешь, я не в курсе? – усмехнулся атаман. – О покойнике, покрытом спорами, пластуны доложили еще вчера. А дальше что? Дальше был налет на твою общину. Единственный выживший первым делом заявил, что он, возможно, заразился костянкой. Какой можно сделать вывод?
Степан пожал плечами. Он поставил рюмку с теплым, почти горячим вином на тумбочку.
– Уцелевший каменский парнишка разговаривал с умирающим офицером. И тот сообщил ему нечто, из-за чего всполошились пришлые. Нечто, надо полагать, важное. Как же нам повезло, – он снова усмехнулся, – что ты сейчас здесь – в целости и относительной сохранности. Теперь ты можешь рассказать все мне… – Атаман замолчал, доброжелательно глядя на Степана.
– Рассказать – что? – спросил тот, когда пауза затянулась.
– Что сказал тебе умирающий? – Атаман наклонился вперед. – Ты ведь не станешь отрицать, что именно из-за тебя начался этот сыр-бор.
Степан шумно выдохнул.
– Не стану, – сказал он, а затем, чуть подумав, соврал: – Но красноармеец ничего мне не сказал. Он умирал…
– Ложь! – Атаман, не прекращая улыбаться, хлопнул ладонью по столу. – Ты сам поведал мужикам из своей общины о каких-то цифрах. Не валяй дурочку, земляк! Что за цифры?
– Откуда?.. – простонал Степка. Впрочем, понятно – откуда. Не только у пришлых имелись соглядатаи в Каменской общине.
– Что за цифры, Степа? – Атаман снова наполнил свою рюмку, снова выпил. – Я, как видишь, отношусь к тебе по-дружески, доверительно. Тут могут быть, так сказать, небольшие идеологические разногласия… и я не виню тебя – со школьной скамьи тебе промывали мозги. Но сейчас у нас общий враг – это пришлые. Если у тебя есть что-то, что поможет взять их за задницу, то ты должен об этом рассказать.
Степан сидел, ссутулившись и обхватив себя руками. Кто в детстве не фантазировал, будто попал в плен к «белякам» или к фашистам и будто нужно сберечь военную тайну, невзирая на пытки? Знать бы, какой смысл скрывают роковые числа… Стоит ли этот секрет всего, что довелось и еще доведется пережить? Степан не знал. Более того, он не был уверен, что сможет сейчас назвать код. Цифры вертелись в голове, перепрыгивали с места на место, забывались и вспоминались вновь, внутренний взор Степки был застлан туманом.
– Я не знаю, что означают эти числа, атаман, – проговорил Степка, глядя мимо своего собеседника в окно.
– Это не беда, – тут же отозвался Ермаков. – Мы покумекаем вместе, авось что-нибудь придумаем.
– И Красной армии давно уже нет…
– Если выжили мы, значит, и дальше – не безлюдная пустыня. Числа, земляк!
– Я не могу назвать их, – сказал тогда обреченным голосом Степан.
Атаман поджал губы. Посмотрел на юношу оценивающим взглядом.
– А кому можешь назвать? – спросил он с нажимом. – «Светлому пути»? Председателю Трофимову? Ты бы скорее доверился этим людям, да?
Степан опустил взгляд. Атаман был прав. Бывшему председателю колхоза он бы, пожалуй, все рассказал. Он ведь давно собирался уйти в «Светлый путь». И не потому, что знал Трофимова и доверял ему – он его совсем не знал, – а поскольку считал, что так будет правильно. Председатель Трофимов в его понимании оставался законным представителем власти, а атаман… был врагом всего советского народа. И, что хуже, атаман – опытный производственник, организатор и боец – свернул с пути в самый тяжелый для страны момент, когда его способности пригодились бы СССР как никогда. Но он не пожелал противостоять пришлым и, как последний предатель, вел раскольническую деятельность, воскрешая из мертвых призраков прошлого.
– Ты должен понимать, что мы не отпустим тебя с такой информацией, – опечаленно проговорил атаман. – Одумайся, Степа. Кто его знает, как эти числа способны повлиять на расстановку сил… Мы не можем допустить усиления тех, кто считает себя наследниками СССР. Мои люди имеют право на жизнь! – произнес он убежденно, а затем, поколебавшись, но все же отбросив сомнения, выдвинул верхний ящик стола, достал потертую деревянную шкатулку и открыл ее. Внутри лежали награды. Атаман показал их Степану: медали «За боевые заслуги», «За отвагу», «За оборону Кавказа», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне» и орден Славы второй степени.
– Почти триста казаков в ту войну получили звезды Героев Советского Союза, – проговорил он, – а что Страна Советов и Партия пожаловали им в благодарность? Преследования, ссылки, лесоповалы, вечную мерзлоту и голод? Наша станица – как первый зеленый росток на пепелище, первый шаг к возрождению казацкого края, и я готов защищать его любыми средствами.
– Вряд ли эти триста героев затеяли бы раскол в трудное для страны время, – ответил Степан. Ему всем сердцем хотелось избежать этого разговора, не было ни моральных, ни физических сил на споры. К тому же медали времен Великой Отечественной говорили, что атаман – свой, и, соответственно, ему можно было доверить секрет. Но в то же время ему нельзя было доверять, потому что атаман – чужой, враг советской власти. Противоречие разрывало Степана изнутри, причиненная им мука отражалась на бледном, покрытом испариной лице. – Да и есть ли смысл что-то мудрить на пепелище, когда пришлые загнали нас обратно в каменный век? – договорил он через силу.
– Молод ты еще, чтобы такими словами разбрасываться. – Атаман спрятал награды в стол, движения его стали резкими, нервными. – Но если тебе доведется встретиться с председателем Трофимовым, спроси его, любезного, чем он занимался, когда все наши мужики били фрицев?
Степан внезапно понял, что ему стало тяжело смотреть в сторону атамана. Над головой Ермакова возник нимб, сияющий ослепительно-белым светом, от которого резало в глазах. Сначала Степка подумал, будто это – галлюцинация, но уже в следующий миг до него дошло, что свет льется из окна. Что-то полыхало снаружи, оживляя тягостные воспоминания о минувшей ночи.
Пожар? Снова пришлые?
Мысли одна другой тревожнее подстегнули его, словно кнутом, наполнив адреналином кровь.
– Атаман! – Степан вскочил, указал на окно, но Ермаков уже и сам был на ногах, одного взгляда атаману хватило, чтобы понять, что дело неладно.
Хозяйственный двор затопило светом, ничего нельзя было разглядеть сквозь жемчужное сияние, зато слышалось, как встревоженно ржут лошади и как нарастает озадаченный людской гомон.
– Егорка! – закричал атаман во всю глотку, при этом на лице его появилась болезненная гримаса.
Распахнулась дверь, в проеме сверкнули огненно-рыжие усы денщика.
– Батька?
