– Раскомандовался! Женой командовать будешь, если какая-нибудь дура на тебя только позарится! Сам возьмешь: поди, не инвалид войны!
Мать, рассердившись, отшагнула за порог, притворила скрипучие створки ворот. Было не ясно – поможет или нет. Степка подождал пару минут для приличия, потом плюнул, забросил вещи и ружье на плечо, пошел справляться по поводу бани.
«Трус! Трус! Трус!» – продолжал он корить себя в такт шагам. Нельзя было возвращаться к своим! Что же он творит-то? Уйти бы в степь, пока не поздно. Отсидеться… Да уж, легко было это замыслить, но непросто сделать. Всю жизнь он здесь, будто корни пустил. И не бандитов, рыщущих по степи, он страшился, а перемен и неизвестности за горизонтом.
Как бы поступил на его месте отец? Степан часто мысленно обращался за помощью к бате. Капитан Стариков в его представлении всегда принимал идеальные решения.
Отец на сей раз дал неожиданную подсказку: нужно доложить старосте, что поведал умирающий всадник, и только затем думать о возможном заражении.
Староста Иван сейчас на Обмене… Вернется к вечеру. Схорониться бы до этого времени, чтоб не разбрасывать инфекцию по общинной территории, а он делает все с точностью до наоборот.
Проклятые ноги снова сами по себе принесли его к бане. Чуть покосившаяся изба, от которой за километр разило прелью, торчала из зарослей лопуха и крапивы, точно гриб-переросток. Слышался шум воды: неподалеку находился один из источников, питающих речку. Этот участок местные называли «колодчиком», сюда приходили с ведрами и бидонами, здесь же была восстановлена старая, времен поднятия целины, баня.
Присматривавший за ней дед Бурячок – в телогрейке из овечьей шерсти, стеганых штанах и ушанке с красной звездой – сидел на колоде возле дверей и попыхивал трубкой. За его спиной возвышалась внушительная поленница дров. Дым крепкого самосада смешивался с туманом, наползающим волнами со стороны реки.
– Деда, а искупаться можно? – с ходу спросил Степан.
– Как-как ты сказал? – Бурячок чуть подался вперед и повернул к Степану голову правым ухом.
– Искупаться, говорю, разрешишь? И постираться бы еще…
Дед с легким недоумением осмотрел юношу с головы до ног: одежда в мокрых пятнах, всклокоченные волосы, горящие глаза, ружье, лежащее на плече. Степану стало стыдно, что ходит он как неприкаянный, людей смущает. В степь нужно, скорее – в степь, на простор, подальше от односельчан. Отсидеться, переждать, чтобы быть уверенным…
– Не банный день сегодня, Степа, – ответил дед, взгляд его стал подозрительным. – Или ты забыл?
– Воды теплой нету? – спросил чуть на другой лад Степан.
– Вообще никакой нету, – развел руками дед и пояснил с расстановкой: – День не банный, у меня – выходной. Воду не носил, печь не топил. Спина болит, суставы крутит. Старый я, чтоб банькой каждый день заниматься. Да и ты, чай, не городской, чтоб купаться дважды в неделю.
Степан поджал губы. И тут – неудача! Да, дурная оказалась затея с возвращением. И не пожалуешься же на свою напасть: иначе хуже чем от прокаженного будут шарахаться.
– Говорят, есть такие пришлые, которые очень на людей схожи, – начал дед Бурячок издалека. – Ну, прямо в один в один. Пошел человек в поле или в лес и там пропал. А вместо него вернулся прилетенец с такой же физиономией и таким же станом. Шпионить, стало быть, «блюдечники» подослали. Дома принимают его за своего, встречают, радуются, все двери перед ним открывают… но он много не помнит о себе, о других и о жизни в целом. – Дед прищурился. – И по этой особенности узнать его не слишком трудно, потому что рано или поздно, но обязательно он проколется!
– Дед! – с укором произнес Степан. – Горазд же ты языком трепать!
Эта песня была ему известна. Случалось, попросит кто-нибудь из мужиков за обедом добавки – борща или картошки с салом, а дед Бурячок уже тут как тут. «Говорят, есть такие пришлые, которые среди людей обретаются, – многозначительно произносил он, попыхивая трубкой. – Всем на нас они похожи, только жрут в два раза больше, этим и выдают себя…» Однажды Вовик засиделся в купели, разомлев в теплой воде. Дед Бурячок как плеснет ему в бочку кипятка и давай бурчать назидательно: «Говорят, некоторых пришлых особенно к воде тянет, лишь этим от людей и отличаются. Все уже ушли из бани, а этот никак не наплещется».
Водилась за старым такая странность, но никто особенно не серчал. Ну, мелет иногда чушь. Это простительно для человека, повидавшего на своем веку три войны – Гражданскую, Великую Отечественную и вторжение пришлых.
Степан махнул рукой, выразив одновременно и досаду, и раздражение, и смятение, затем повернулся на каблуках и пошел в обратную сторону. Дед же, продолжая то и дело поглядывать ему в спину, слез с колоды, выбрал полено, взялся за топор и принялся кроить деревяшку на тонкие, прямые лучины.
Поскольку попариться в бане не удалось, стоило попробовать еще один способ нейтрализовать возможную инфекцию: продезинфицировать себя изнутри. Вообще, мамка гнала самогон, и была у нее в загашнике бутыль, но черта с два она бы налила ему хоть пятьдесят граммов без веской причины. А украдкой он никогда ничего не брал, не принято это было в общине, да и вообще – нехорошо. К тому же во фруктохранилище возвращаться не хотелось: жило там шестнадцать семей, и дети маленькие были.
Значит, оставалась только Мырчиха. В отличие от остальных она всегда жила здесь – на отшибе да сама по себе, что в этой ситуации было только на руку.
Степан определился с направлением и двинул, набычившись, по хорошо заметной тропинке через сад.
Мырчиха сидела за столом у окна своей приземистой мазанки и смотрела на тропу, будто специально поджидая Степана.
– Теть Марфа! – позвал он, взмахнув рукой. Нахлынуло неуместное смущение. Помимо того, что Мырчиха гнала самогон, слыла она в общине бабой ветреной и непутевой. Не единожды Степка слышал, как кто-нибудь из мужиков в тесной компании начинал разговор фразой: «А был я вчера у Мырчихи, ребята…» – а потом поглаживал ус и делал многозначительное лицо, все остальные тогда принимались переглядываться и посмеиваться. Поговаривали, что, кроме местных, не брезгует Мырчиха принимать и степных бандитов. Мужики даже несколько раз устраивали засаду, но никто чужой так и не появился, поэтому слух остался слухом.
Дверь мазанки отворилась, повеяло теплым духом и лавандовым маслом.
– Степан, что ли? – Мырчиха куталась в шаль. Под шалью у нее была расшитая бисером жилетка с непременно расстегнутыми верхними пуговицами. Под жилеткой – блуза в горошек с глубоким вырезом. К длинной цыганской юбке прицепилась шелуха от семечек, их Мырчиха обычно лузгала, глядя в окно. – Ты чего хотел? – спросила она, поскольку до этого дня Степан в гости к ней не захаживал. – И какая я тебе тетя? Скажешь тоже! – Тонко выщипанные брови приподнялись домиком. – Девица я еще!
– Выпить мне надо, – бросил сурово Степан.
– Все так говорят, – холодно ответила Мырчиха и уперла руки в бока. В то же время ее большие голубые глаза смотрели с любопытством и чуть-чуть – с издевкой, выдавая желание подзадорить юнца.
