– Лысый, ноги!
– Суки, порежу, ушли от него, я серьезно, убивать буду ща!
– Шубись, менты!
Мглу пробурила смешная трель, кудрявая и леденцово-желтая, как свиристелка из Евпатории. Тут меня стукнули еще разок, и я утонул.
8. Форточку прикрой
Сверху было тяжело, холодно и мокро, снизу твердо и пыльно. Пыль забилась в нос, я чихнул, чуть не всхлипнул от ударившей в левый висок боли, поскреб пальцами по отсыревшей, но не размякшей глине, с трудом сел и попытался оглядеться. Глиняная крошка тут же влезла под веки, а руки грязные, не протрешь. В теле висела боль неровной формы, лиловая и тупая, но готовая стрельнуть в колено или в голову.
– Симпатяжка какой, – сказал кто-то совсем рядом.
Я вздрогнул, все-таки протер глаза и залился глиняными слезами.
– Подъем-подъем, не сидеть, простудишься, – сказал тот же кто-то, не двигаясь с места. И добавил в сторону: – Миш, очнулся, отменяй «скорую».
– Да я не успел еще, – ответил Миша и тут же добавил другим тоном: – Оп-па!
– Что? – спросил первый.
Я, так и не проморгавшись, осторожно начал подниматься.
– Ща-ща, – сказал Миша, приближаясь и, кажется, обходя меня. – Точно он.
И пнул меня по ноге так, что слезы брызнули – уже чистые. Промыли как следует, спасибо.
– Ты что, гад! – крикнул я, оседая.
– Миш, – сказал первый озадаченно.
Миша засмеялся и будто бы объяснил:
– А я ведь хромаю, сука, до сих пор.
И пнул снова, теперь в бок, громко и больно. Не как хромой, а как костылем или киянкой даже.
Я повалился на другой бок, ловя пастью воздух и глину.
– Миш, харэ, покалечишь, пацан же еще, – сказал первый.
– Пацан, ага. Этот пацан меня на той неделе вырубил. Наехал, главное, такой, ни слова не говоря, ногой мне так без слов – и потом в торец херакс.
– О как. Ну тогда… А с чего вдруг?
– Да ни с хера, я там одного с магом накрыл, фирменным, стырил явно, щень какой-то, а он вот этого привел. Я не ожидал, главное, а этот…
– Стой-стой. Ну да, вроде кабанчик такой, а сразу не скажешь. Давай я отойду, наверное, оперов встречать, а потом оформлять… Миш, стоп.
– Да хрена там стоп. Я ему сейчас зубы нахер…
– Отставить, – весело сказали издалека.
Я вздрогнул, но голову прикрывать не перестал.
– Так, Иванушкин, нас на подростковую хулиганку вызывали, а ты не подросток вроде. Тебя оформить, что ли?
– Товарищ лейтенант, да он же первый на меня напал!
– Вижу. Ты, Иванушкин, присесть хочешь, что средь бела дня на малолеток?..
– Товарищ лейтенант, ну честно, он первый, на той неделе было! А теперь сам получил, а я уже потом… Виноват.
– Вот именно. Где остальные?
– Разбежались, – сказал первый. – Их тут человек пятнадцать было, я соваться сам не стал – забили бы, шакалята, поэтому сразу до автомата и в штаб позвонил, они пэгээм вызвали. Там товарищ Савченко с ними, участковый, они по подъездам пошли, вдруг найдется кто.
– А вы чего остались? Мальца допинывать?
– Мы «скорую» думали…
– «Скорую». Интересная «скорая». Фамилия как?
– Гаврилов, товарищ лейтенант, мы же с вами в том месяце в рейде…
– Вспомнил. Гаврилов, мальца в машинку грузи. Одного-то не испугаешься, или помочь тебе?
– Товарищ лейтенант, у них топоры и ножи были, вы у Савченко спросите, он тоже видел, наверное.
– Спрошу, спрошу. Прямо топоры?
– Ну, один я точно видел, небольшой такой. И нож вроде…
– Вроде. Осмотр места произвели, нигде не валяется? А у этого? Вот вы… Бей кого догонишь, лучше не скажешь.
Меня быстро и бесцеремонно, перевалив с боку на бок, обшарили жесткие руки, задрали куртку, дернули за ремень. Я ойкнул от неожиданности и испуга, схватился за штаны и ойкнул сильнее, от боли.
Лейтенант отряхнул ладони, зашелестел чем-то и сказал:
– Каратэ, основные стойки, приемы и ка… ката. О какой подкованный товарищ.
«Отдайте», – хотел сказать я, но только засипел.
– Ладно только теоретически подкован, практических, эт самое, подкреплений нет. Гаврилов, давай этого за шкирку и в машину. Иванушкин, завтра в штаб объяснительную напишешь, копию мне. Пока пшел отсюда.
– Товарищ лейтенант, ну он правда мне в морду прямо…
– Разберемся, – сказал милиционер равнодушно. – Чего стоим? Живей давайте, я тут промок из-за вас уже.
– Э, вставай давай, – сказал Гаврилов, ткнув меня носком ботинка в голень.
Я попытался отдернуться, но сидя не вышло, зато чуть не повалился мордой в глину. Гаврилов ухватил меня за ворот и помог сперва не упасть, потом осторожно подняться.
– Полегче там, – сказал милиционер и ушагал. Я успел разглядеть, что он усатый и, кажется, не очень молодой. Я думал, лейтенанты молодые.
– Да я любя, – сказал Гаврилов ему вслед.
Он и правда больше не пинался, а пару раз даже поддержал – ноги у меня были зыбкими, вместо левой столбик боли, тонкий и звонкий, звенел на каждом шагу и пытался скользнуть в шпагат. Метров пятьдесят до машины мы ковыляли минут пять. Молча.
Машина стояла на Ленинском проспекте, мигала синей лампочкой. Обычная синяя «шестерка» – а я уж боялся, что уазик с решеткой на заднем окошке. Впрочем, не особо боялся – башка толком не варила, тупая усталость вместо чувств.
– А погрязнее никого нет? – мрачно спросил толстоватый молодой водитель, который вылез, кажется, специально, чтобы на меня полюбоваться.
Я попытался сказать, что не особо напрашиваюсь в машину-то, но вместо слов из меня вылез какой-то набор звуков, как у младенца.
– Че-во? – спросил Гаврилов и даже перестал аккуратно подпихивать меня в открытую дверцу.
– Натагу, – пробормотал я вместо «ничего» и совсем перепугался.
Гаврилов переглянулся с водителем и громко сказал:
– Товарищ лейтенант, тут у пацана что-то странное.
Сидевший спереди лейтенант оглянулся, кисло осмотрел меня сквозь дверной проем и закапанное стекло и сказал:
– Пристраивай его да поехали, в управлении разберемся.
И я плюхнулся в пыльный салон, воняющий окурками и немытыми мужиками.
Дорогу я почти не заметил: шептал разные слова и пытался понять, правильно ли они звучат. Сперва получалась дичь, потом то ли в голове, то ли ниже прояснилось, и мне вроде удалось выговаривать то, что хотел. Я осмелел и уже погромче сказал:
