Ева у меня за спиной, поэтому он целится скорее в меня, чем в неё. Находиться на линии огня сразу двух дул – ощущение не из приятных. Да что там, я вот-вот наложу в штаны…
– Слышь, завязывай, – Арт дёргает цевьём дробовика: «щёлк-щёлк».
Сон в руку.
– Сам завязывай, белобрысый, – произносит ещё один девичий голос.
Лилит. Мне не надо поворачиваться, я и так знаю, что второй из украденных «ИЖ-ей» направлен на моего друга. Чертовка дождалась, пока Арт возьмёт на прицел Еву, и только потом обнаружила себя.
Женя приставным шагом меняет диспозицию и берёт на мушку Лилит.
Теперь у нас самая настоящая мексиканская ничья.
07:10
Стоим и целимся друг в друга – пять человек посреди оккупированного кровожадными монстрами города. Лучшей иллюстрации никчёмности человеческой натуры просто не найти.
– Мы только возьмём пару ваших ружей и немного патронов, – говорит Ева. Она вытравила из голоса приветливые нотки, но ему по-прежнему не хватает жёсткости. – Вам всё равно столько много не надо. Будем считать это платой за ночлег.
– Слышь, мы сами решим, сколько нам надо, а сколько нет, – произносит Арт. – Убери ружьё и давай нормально поговорим.
– Мы с тобой вчера наговорились, дружок. Языком чесать ты мастак.
Даже периферическим зрением вижу, как краснеет лицо Арта.
– Я тебя сейчас грохну, убери пушку! – скалит зубы Женя.
Он всегда так делает, когда хочет нагнать страху на оппонента, но сейчас его попытки больше похожи на струю зловонного секрета из-под хвоста скунса. Капюшон кобры исчез. Он защищается, а не нападает.
– А я грохну твоего братика, – парирует Ева. – Так что сам убери.
Её голос дрожит, и я понимаю, что она напугана не меньше нашего, если не больше. И, тем не менее, идёт до конца. Как бы парадоксально это ни звучало, но у девочки есть яйца.
– Ты хоть стрелять умеешь? – подаю голос я, стараясь не выдавать страха, сковавшего язык.
– Мой батяня заядлый охотник, я разве не говорила? Берёт меня с собой в степь с семи лет. Так что давайте лучше договоримся.
Торопит события. Первый признак неуверенности.
– А пушку заряжать научил? У тебя в ружье-то патроны есть?
– Потрынди ещё чуток, и сам узнаешь.
– Какими заряжала? – захожу с другого бока. – Тридцать шестыми?
– Двенадцатыми. Тридцать шестыми только мух сбивать.
– Двенадцатые, это такие золотистые?
– Нет, такие синие. Золотистые – это двадцать четвертые. Хорошь меня проверять? Сказала умею, значит умею! Давайте лучше к делу!
Последняя фраза звенит на высокой ноте, почти истерично. Ружьё между моими лопатками ходит ходуном, выдавая дрожь в руках своей владелицы. Надо дожать.
– Это вы решайте. Нас всё равно на одного больше.
– ПЕРЕСТАНЬ ЦЕЛИТЬСЯ В МОЕГО БРАТА, ТУПАЯ СУКА! – вопит Женя, и я чувствую, как Ева вздрагивает.
Уловив это, Арт подхватывает:
– Если ты выстрелишь, я убью тебя. Мелкая убьёт меня. А Женя убьёт её! Ты чо, до трёх считать не умеешь?
– А потом я вернусь домой и грохну твою подружку, – наконец, раскрывает свой «кобриный» капюшон Женя. – Только не быстро…
– Медленно, – говорю я со всей уверенностью, на которую сейчас способен. – Он будет убивать её очень медленно.
Пауза. Только треск пожара вдалеке.
Потом…
– Обещайте, что возьмёте нас с собой.
07:15
– Хорошо, – отвечаю без раздумий, – обещаю.
Слишком быстро согласился. Пожалуй, следовало выдержать паузу.
В голосе Евы сомнение:
– Ты отвечаешь за свои слова?
Как сказал один хороший писатель: слова – ветер.
– Отвечаю.
Она не так глупа, чтобы положиться на мою честность или, смешно сказать, совесть. Понятие совести придумали люди, в естественной природе оно не встречается. Теперь же, когда мы вернулись к истокам, принятые обществом искусственные модели нравственного поведения обречены на исчезновение. Что касается порядочности, она и в былом мире стоила не дороже конского яблока, а сейчас и того дешевле.
Но у Евы нет другого выхода. Всё, что ей остаётся – уповать на те крохи этического воспитания, что ещё остались в нас от родителей.
Прикинув в уме удовлетворительность ответа, она, наконец, вытаскивает ствол из моего позвоночника.
– Опусти оружие, Лилит.
– Не, не опущу. Ты чо, Ев, они же нас кинут!
– Опусти оружие, я сказала! – рявкает Ева так, что я вздрагиваю.
Недовольно ворча, Лилит повинуется.
Поворачиваюсь и, наконец, вижу лицо Евы. Лоб бледный, на щеках нездоровый румянец, обтянутая синим свитером грудь вздымается и опадает от возбуждённого дыхания.
Забираю у неё ружьё. Арт обезоруживает Лилит. В глазах Евы стоят слёзы, но она не позволит им выкатиться из глаз. Почему-то я в этом уверен.
– Ты ведь не сдержишь обещание… – обескровленными губами произносит она.
Уйти от ответа мне помогает тот, кого я меньше всего ожидал сейчас услышать.
07:19
Рация в моем кармане издаёт хриплый вздох, и сквозь треск помех я слышу голос Михася:
– Макс… Макс, приём…
Сигнал слабый, прерывистый, но в наступившей тишине мы хорошо различаем то, что доносится до нас из динамика:
– Макс… приём… вы где…
Вытаскиваю рацию из кармана и прижимаю к губам:
– Михась, это Макс, приём! Мы на Таганрогской! Вы где?
На заднем плане слышится монотонный гул, который я идентифицирую, как звук работающего мотора. Стало быть, они едут.
– Макс! Ждите… ждите нас… мы к вам… – голос Михася вибрирует. То ли от плохого сигнала, то ли от волнения.
– Мы можем выехать к вам навстречу! Приём, Михась! Ты слышишь меня?
Шум, треск, ничего не разобрать. Потом:
– Нет! Нет! Ждите нас там…
Снова треск, визг покрышек и чья-то витиеватая ругань.
– Что там у вас происходит?
– Приготовьтесь и ждите нас… – хрипит Михась. – Мы… скоро…
Моё сердце начинает биться чаще.
– Что значит приготовьтесь? Поясни.
Из рации доносится тяжёлый удар, сопровождаемый скрежетом металла, визг тормозов и человеческий мат.
– Ждите нас!.. – кричит Михась, и теперь я могу распознать в его голосе то, что раньше принимал за помехи. Это паника. – …Мы не… ах, ты ж! НАЛЕВО, ВАНО, НАЛЕВО!..
