– Ну что там? Видно? – в десятый раз спрашивает меня Арт.
Приставляю к глазам бинокль (и снова спасибо, «Супер-Арсенал») и смотрю вдоль дороги. Обзору мешает крона абрикоса, растущего перед домом, но даже сквозь сплетения ветвей не вижу никакого движения.
– Пока нет.
Воздух над дорогой плывёт от бензиновых испарений. Запах стоит такой, что я удивляюсь, как Арт ещё не угорел. Машу ему рукой – завязывай. Тот бросает опустевшую канистру и бежит ко мне наверх. Смотрю на ворота, и сердце начинает биться чаще. Я пока не решил, кто закроет их. Это самая опасная часть нашего плана, и я до сих пор не уверен, стоит ли вообще претворять её в жизнь. Женя категорически против, считая затею слишком рискованной, Арт до чёртиков боится оставаться внизу, Ева не в том положении, чтобы упираться, но доверять ей я тоже не могу. И дело вовсе не в рыцарском благородстве, дело в её тучной комплекции. Не уверен, что она справится. Остаюсь я.
Внезапно мы слышим. Ещё слабо, отдалённым эхом, но это определённо был выстрел. Через тридцать секунд второй – уже гораздо чётче. Потом третий, четвёртый. К звукам присоединяются гул мотора и голоса.
– Все наверх! – командую я. – Все наверх!
Женя с Евой отшвыривают кисти и со всех ног мчатся к дому. Арт уже поднимается по лестнице.
Я почти физически ощущаю колотящееся о стенки грудной клетки сердце.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
Арт на крыше. Отдаю ему бинокль и перетягиваю карабин с плеча на грудь.
– Куда собрался?
– Вниз.
Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук…
Показывается взлохмаченная голова Евы, за ней на крышу поднимается Женя. Пропускаю их и ставлю ногу на перекладину лестницы.
– Максим, ты куда? – встревожено спрашивает брат.
– Надо закрыть ворота, когда они заедут.
Б-БАХ! Б-БАХ!
Выстрелы уже совсем близко. Им аккомпанируют человеческие крики и безумные животные вопли. А ещё шлёпанье десятков босых ног по мокрому асфальту.
«Прокажённые»…
Туктуктуктуктуктуктуктуктуктук…
Женя начинает кричать:
– Не занимайся херней! Пофиг на ворота! Слышишь, блин, не лезь туда!
Сейчас его крик – излюбленное оружие в отсутствие аргументов – нам не поможет. Мне не поможет.
– Занимайте позиции. Когда машина заедет, прикрывайте нас шквальным огнём.
– Макс, может, не надо? – это Арт.
– Не лезь туда, я тебе говорю, дебил! – это Женя.
Ева молчит – и на том спасибо.
Опускаю вторую ногу на перекладину и начинаю спускаться.
07:50
Я не верю в вещие сны. К тому же мои сны почти всегда идут вразрез с реальностью. Не припомню, чтобы хоть один из них сбылся. Значит ли это, что сегодня я не умру?
Правильный ответ – нет. Иначе я бы здесь сейчас не стоял. Ворота должны быть закрыты, в этом у меня нет никаких сомнений.
Я на подъездной дорожке. То, что к нам приближается, звучит поистине устрашающе. Грохот ружей, надрывное жужжание перегруженного двигателя, нечеловеческие вопли и вполне человеческий мат. И удары. Десятки кулаков и ладоней бьют в металлический кузов машины. Спустя несколько мгновений я понимаю, откуда взялся этот странный звук.
Несмотря на довольно широкую «просеку», оставленную нами в пробке на Таганрогской, «Октавия» еле едет. Все четыре колеса пробиты, резина изжёвана в лохмотья, обода с лязганьем чертят в асфальте глубокие борозды. Машину кидает из стороны в сторону, изуродованные колеса петляют восьмёркой. Ваня делает не больше тридцати километров в час, хотя я слышу, что он давит педаль газа в пол.
Возможно, ехать быстрее мешает пара «прокажённых», по пояс застрявших под передним бампером. Руки тварей хватаются за радиаторную решётку в тщетных попытках втащить туловище на капот. Ноги… то, что осталось от ног, волочится мясными оковалками где-то под днищем машины. А может, их замедляют ещё двое, пытающихся проникнуть в салон через разбитое заднее стекло. Грузный мужчина и тощая женщина едут на багажнике, а чьи-то руки (кажется, Витоса) колотят их прикладом дробовика по головам. Или всё дело в полуголом здоровяке, лежащем в позе морской звезды на крыше? В этой туше килограмм сто, руки-ноги раскинуты в стороны для лучшего сцепления, за неимением иных конечностей он пытается пробить себе путь в машину головой. На крыше уже образовалась приличная вмятина.
В нескольких десятках метров позади «Октавию» преследуют с полсотни отстающих. Высунувшись из окна, Михась разряжает в них свой «Моссберг».
Б-БАХ! Б-БАХ! Б-БАХ!
Сердце перебирается из груди в голову и принимается отбивать чечётку в недрах черепной коробки. Происходящее на дороге перестаёт казаться реальным, я словно погружаюсь в свой утренний сон…
Странно, но страх при этом отступает. Он ещё во мне, сжимает сердце ледяными пальцами, но мой мозг теперь свободен. И может беспрепятственно посылать сигналы в конечности.
Поднимаю голову и смотрю на летницу. Женя, Арт и Ева на крыше, с оружием наперевес.
– Готовьтесь! – кричу им.
Господи, только бы в «Октавии» заметили стрелку…
07:55
– ЕЗЖАЙТЕ ПО СТРЕЛКЕ! ЕЗЖАЙТЕ ПО СТРЕЛКЕ! – воплю в рацию, что есть мочи.
Грохот стоит такой, что я едва себя слышу. Маловероятно, что внутри «Октавии» слышимость лучше. Но попробовать стоит.
Машина приближается к надписи под стрелкой, и вот уже передние обода прорезают полосы в свежей краске. На одну чудовищную секунду мне кажется, что они не заметили указатель и сейчас проедут мимо. Потом колеса со скрипом выворачиваются, и «Октавия» ползком взбирается на подъездную дорожку.
Прицеливаюсь в одного из «прокажённых» под бампером. Опускаю палец на спусковой крючок. Вдыхаю… выдыхаю… Плавно нажимаю…
Почти не слышу грохота. Только чувствую отдачу в плечо.
Мой первый выстрел из огнестрельного оружия по живой цели откалывает от черепа «прокажённого» кусочек, и из отверстия выплёскивается наружу кровавая каша. Ослабевшие руки отпускают решётку, и тело исчезает под машиной. Вторым в рожке «Сайги» идёт дробовой заряд. До меня запоздало доходит, что если я промахнусь, то пробью радиатор или, чего доброго, двигатель.
Ваня меня заметил и машет рукой из окна. Кудрявый затылок Михася на секунду сменяется лицом, и снова превращается в затылок. Руки быстро досылают в подствольный магазин новые заряды, и он возобновляет стрельбу. Витос на заднем сиденье слишком занят сражением с «прокажёнными», сквозь сетку трещин на лобовом стекле мне его почти не видно.
«Октавия» едет прямо на меня. До ворот остаётся метров двадцать, когда с летницы, наконец, открывают огонь. Чей-то меткий выстрел тут же снимает «прокажённого» на крыше. Мужчина вздрагивает, обмякает и остаётся лежать, но теперь без движения.
