– Значит, месяц…
Какое-то время мы сидим в молчании, глотая горячий чай.
– И на что мы потратим этот месяц? – наконец, спрашивает Михась.
Я уже думаю над этим. Временные промежутки представляются мне теперь не днями в календаре, а зелёными ампулами в кожаном патронташе. Запастись припасами – полдня – одна ампула. Забрать бабушку – ещё одна. Выбраться из города – два дня пути – четыре ампулы. Забрать бабушку, вернуться на Таганрогскую за девчонками («это карма…») и выбраться из города – шесть ампул минимум.
– Я думаю потратить этот месяц с максимальной пользой, – отвечаю почти ожесточённо. – Я думаю потратить оставшиеся дни на поиски умника, придумавшего этот ингибитор, или той мрази, что вывела вирус. Не исключено, что это один и тот же человек. Я думаю попросить у этого человека добавки.
«А чтобы у него эта добавка всегда была в запасе, я позволю Жене нежно, совсем чуть-чуть, укусить его» – продолжаю я. Но уже мысленно.
Глава 16. Ночной кошмар
01:00
Я просыпаюсь от ощущения постороннего присутствия рядом и с ужасом сознаю, что не должен был засыпать. Моя очередь дежурить, и я обязан был следить за братом. В три утра меня сменит Ваня, но сейчас явно не три утра.
Свеча погасла, в помещении темно, хоть глаз выколи – ночное небо нынче беззвёздное и безлунное почти всегда. Я уснул прямо на стуле, уронив голову на грудь и раскинув ноги. Руки, как плети, висят вдоль туловища, дробовик скатился с колен и прикладом упирается в пол, а цевьём в моё бедро.
Передо мной кто-то стоит. Поднимаю голову и слепо вглядываюсь в черноту. Вокруг царит непроницаемый мрак, но я кожей чувствую, что надо мной нависает чья-то фигура. Может, это Артём вернулся со своего поста? Он в карауле на крыше до двух, затем вахту примет Михась, а в четыре поменяется с Витосом.
Но нет, это не Артём. Ко мне, наконец, возвращается слух, и я различаю быстрое, с присвистом, дыхание. Так дышать может только…
«Прокажённый»! Эта мысль пронзает мозг, как новый приступ мигрени, а рот мгновенно наполняется адреналиновым привкусом. Каким-то образом «прокажённый» миновал пост Арта и пробрался в офис, пока все спали. И теперь он здесь, передо мной, ждёт чего-то. Но чего?
Выяснять это у меня нет ни малейшего желания. Едва уловимым движением нащупываю дуло дробовика на своём бедре, стискиваю в пальцах, пытаюсь приподнять…
Слышу над собой недовольное урчание.
Потом:
– Максим, зачем тебе ружьё?
Требуется секунда, чтобы сообразить: голос принадлежит Жене. Спустя ещё секунду я понимаю, что распознал его по интонации, а не по тембру. Этот тембр – глубокий, низкий – не имеет ничего общего с моим братом.
Пронзительно вскрикнув, дёргаю дробовик наверх и упираю прикладом в плечо.
01:02
К стволу «Ремингтона», прямо над патронником, примотан изолентой маленький фонарик. Нажимаю кнопку в торце, и луч света выхватывает из мрака лицо брата.
Издав утробный рык, Женя закрывает глаза руками и отпрыгивает в сторону, точно вампир от ультрафиолета.
– Убери! Убери!
Вместо этого я снова навожу луч на брата – тот в ужасе шарахается в угол комнаты. Воспользовавшись его минутным замешательством, нашариваю в кармане спички и зажигаю потухшую свечу. Поднимаю её с пола, ставлю на стол.
Комната озаряется мягким желтоватым светом, и я выключаю фонарик. Сердце гулко бьётся в груди, руки трясутся. Я не опускаю дробовик, но на всякий случай вытаскиваю палец из спусковой скобы.
Женя сжался в клубок в дальнем углу офиса. За одним из столов, коих в помещении шесть штук, виднеется часть его спины и руки, обнявшие туловище. В полумраке помещения силуэт напоминает фигуру горбуна из романа Гюго.
Я зову брата несколько раз, сначала шёпотом, потом громче, но он не откликается, и тогда я решаюсь подойти ближе. Прихватив для верности ещё одну свечу, я направляюсь к нему, держа свет как можно выше. В другой руке у меня дробовик, из которого я не собираюсь стрелять, но который придаёт моему парализованному страхом телу силы, чтобы его удерживать.
– Женя? – я останавливаюсь у края стола, за которым спрятался брат, ставлю свечу на столешницу. – Ты чего там сидишь?
Он молчит. В полуночной тишине слышится его учащённое дыхание, из груди вырываются странные звуки: хрипы, треск, свист.
– Мне плохо, Максим… – вдруг слышу я. – Очень плохо…
Колонна мурашек перебегает с затылка на спину. Этот голос… он вроде и Женин, а вроде и нет. Как если бы его состарили тридцать лет безостановочного курения и пьянства.
– Вылазь оттуда. Давай-давай…
Я закидываю дробовик за спину, обхожу стол и беру брата за предплечье.
– Вставай, вставай, пойдём обратно, тебе надо прилечь.
Почти силой вытаскиваю его из угла и, придерживая под руку, веду обратно к спальнику. Он стал, как пушинка – неужели возможно так похудеть за неполные сутки?
Мы медленно ковыляем к центру комнаты, точно пара стариков на променаде в парке. Добравшись до спальника, я укладываю Женю на синтетический матрас, подкладываю под голову подушку.
Только сейчас мне удаётся разглядеть его лицо как следует. Глаза запали глубоко в глазницы, губы высохли и потрескались, скулы и подбородок выпирают, обтянутые тонкой кожей. Оттенок самой кожи впотьмах не разобрать, но я уверен, что он соответствует общей картине.
– Тебе надо поспать.
– Я не смогу уснуть…
Грудь ритмично поднимается и опускается, издавая свистящие звуки, точно кто-то качает насос. Костлявые руки (боже, боже, куда исчезло всё мясо!) вцепились в ткань матраса.
Я подумываю, не позвать ли кого-нибудь – Витос, Вано и Михась спят в соседней комнате, – но потом решаю, что пока в этом нет необходимости. До конца моей смены ещё два часа. Впрочем, теперь я уверен, что не сомкну глаз до утра.
– На вот, попей, – я подношу к его губам бутылку с водой.
Женя делает пару глотков и кривится:
– Убери… горло вяжет… – он отпихивает бутылку.
Странно, когда я в последний раз пил эту воду, она была абсолютно нормальной. Я собираюсь попробовать её, но в последнюю секунду останавливаю себя. Чёрт возьми! Горлышко этой бутылки теперь инфицировано вирусом. Ещё мгновение, и он попал бы в мой организм. Теперь, чего бы ни коснулся Женя, куда бы ни плюнул и что бы ни надкусил, нужно всегда помнить об этом.
Поражённый неожиданным открытием, отставляю бутылку на пол и машинальным движением вытираю о себя руку, которой держал её.
«Он превратится в парию» – шепчет тёмная часть моего рассудка. – «Снаружи останется человеком, но внутри всегда будет «прокажённым».
