13:20
Мы так спешим, что едва не проезжаем дом Евы. Забитые досками окна в последнюю секунду замечает Женя. Кричит остановиться, и Арт даёт по тормозам. Барабанит антиблокировочная система, «Хаммер» замирает посреди дороги.
Гул нарастает. Теперь его можно слышать, не напрягая слух. Мало-помалу однородное гудение обретает форму, разбивается на отдельные звуки: шипение проколотой шины, шкворчание жарящийся на сковородке картошки, дробный голос отбойного молотка. Десятков отбойных молотков. Сотен сковородок. Тысяч шин.
Неожиданно в ужасающей какофонии появляется, точно луч света в тёмном царстве, живой звук. Это визг – пронзительный женский визг. И звучит он далеко от эпицентра инородного гудения, но близко к нам. Из Евиного дома.
– Это они! – Женя хватается за дверную ручку.
– Погоди, – говорю я. – Подготовимся.
– У них проблемы!
Ну, разумеется, у них проблемы. Разве может быть иначе.
– И их проблем станут нашими, если не вооружимся. Так, я с Женей в дом. Витос, ты с нами. Арт, Михась, оставайтесь в машине. Если что, прикроете отступление.
В лихорадочной спешке достаём ружья, распределяем патроны, пристёгиваем ножи.
Крик повторяется. На сей раз ему аккомпанирует второй. Из дома доносится какой-то грохот, словно кто-то пытается вышибить дверь.
– Там «прокажённые»! – Женя, не в силах больше ждать, открывает дверь.
Ну, разумеется, там «прокажённые»! Разве может быть иначе!
13:33
Я выхожу на улицу, и в лицо сразу бьёт порыв сырого ветра. Вместе с ним ноздри наполняются неприятным резким запахом – нечто среднее между муравьиной кислотой и алкогольной блевотиной. Значит, Женя не ошибся: ядовитый циклон не ушёл. А может, пришёл новый?
Думать над этим нет времени. Женя уже во весь опор мчится к дому. Витос за ним – в одной руке «Ремингтон», в другой топорик.
Оббегаю машину и бросаюсь вдогонку. Гудение на улице настолько сильное, что я едва слышу собственные шаги. Теперь оно исходит как будто со всех сторон сразу, так что определить его источник совершенно невозможно. А значит, невозможно определить, откуда грозит опасность.
Ударом ноги Женя распахивает калитку, и мы, один за другим, проникаем во двор. Недра дома сотрясаются под ударами чудовищной силы. Внутри визжат теперь безостановочно, лишь меняется тональность. Слов не разобрать, но смысл и так понятен.
С оружием наперевес заходим в тамбур. Преодолеваем полутёмный коридор и останавливаемся перед дверью в гостиную. За ней отчаянные звуки борьбы, крики, визг. И утробное рычание, которое ни с чем не спутать. Диалект «прокажённых».
– На счёт три, – шепчу я. – Раз. Два. Три!
13:35
Рывком распахиваем дверь и высыпаем в гостиную, размахивая ружьями во все стороны. Здесь ещё темнее, чем в коридоре – окна заколочены, свечи не горят. Примотанные к дулам фонарики помогают мало: световые пятна прыгают по стенам в эпилептическом припадке, лишь ухудшая видимость. Я полностью дезориентирован, от страха подгибаются коленки. Указательный палец невольно соскальзывает на спусковой крючок – ещё секунда, и я начну палить.
Быстрее всех ситуацию оценивает Женя:
– Сюда!
Мы следуем за ним в дальний конец комнаты. Здесь дверь в спальню, где мы провели позапрошлую ночь. Лучи фонарей высвечивают спины девушек, прильнувших к антресоли, которой они забаррикадировали дверь. Ева и Саша.
Первой нас замечает Ева. Оборачивается, и свет фонаря выбеливает пухлое лицо, словно висящее отдельно от тела. Девушка жмурится, прикрывает глаза ладонью.
– Кто здесь…
– Это мы.
Дверь дрожит под очередным ударом. Звенит стекло в антресоли.
– Кто мы?
– Ваши неблагодарные гости.
Лицо Евы вытягивается от изумления, она на секунду застывает в этой позе… потом отворачивается и снова налегает на антресоль. У неё за спиной замечаю подаренное нами ружье.
– Помогите, что же вы!
Саша почти не реагирует на наше присутствие. Девушка в таком шоке, что не удивилась бы появлению Ивела Книвела в своей звёздно-полосатой куртке верхом на байке.
– Отойдите! – кричит Женя, вскидывая дробовик. – Сейчас мы их расстреляем через дверь.
– Нет! Нет! – рыдает Саша. – Не стреляйте!
– Да отойди ты! – рычит Витос.
– Нет, нельзя стрелять! – срываясь на визг, объясняет Ева. – Там Лилит…
13:40
Дверь содрогается под новыми ударами, антресоль ходит ходуном. Мы тратим время впустую.
– Нужно уходить, – говорю Еве. – Если она там, её уже не спасти.
Ева качает головой, по щекам катятся слёзы. Она и сама не понимает, зачем держит дверь. Если она откроет её и попытается войти, это будет означать смерть для неё и Саши. Если бросит и кинется бежать, это будет означать смерть для Лилит. И только пока она удерживает её закрытой, Лилит, как кот Шредингера, ни жива, ни мертва.
Из спальни доносится акустическая версия песни мёртвых – той самой, что бушует во всём инструментале на улице. Я прислушиваюсь – ни единой живой нотки.
Потому что Лилит мертва.
– Её больше нет! Её загр`ызли! – вопит Витос. – Сваливаем отсюда!
– Уходим, уходим! – подгоняю я. – На улице машина.
Саша с Евой рыдают в голос, мотают головами, отрицая реальность. Время тает.
Женя подтягивает к двери огромный доисторический диван, кривые ножки царапают дощатый пол. Ну и силища в нём… В одиночку эту дуру не сдвинуть ни мне, ни Витосу.
– Отойдите, отойдите!
Отпихиваем девушек в сторону, и Женя придвигает диван вплотную к антресоли. Такая баррикада даст нам минуту-полторы.
– Всё, уходим! – я хватаю Еву за предплечье.
– Нет! Нет! – она пытается высвободиться, но как-то вяло.
– Дашка! Дашка-а-а! – воет Саша.
– Сваливаем отсюда! Быстро! Быстро! – Витос толкает Сашу в спину.
Я тащу за собой Еву. Наше отступление прикрывает Женя.
В коридоре обе девушки наконец поддаются и идут сами. Дверь в тамбуре открыта. За ней нас встречает душный, пахнущий прогорклой блевотиной воздух. Пересекаем двор и выходим на улицу.
Кот Шредингера умирает.
13:52
Мы выбегаем на дорогу под первые, микроскопические капли дождя. Михась с Артом, точно пара часовых, охраняют машину с двух сторон. Организованно трамбуемся в салон, закрываем двери.
Шлёп. Шлёп. Шлёп.
По окнам «Хаммера» растягиваются тонкие дождевые слезы. Тёмная плёнка на стёклах обесцвечивает их, и только через не тонированное лобовое я могу видеть их окрас.
