Вдруг вспоминаю, что сам не принимал «левотироксин» уже больше трёх дней. Ягдташ стоит у Жениной койки, так что достать таблетки незаметно не получается.
– Что это? – спрашивает Ева, заметив коробку с гормонами у меня в руках.
Выдавливаю на ладонь тройную дозу и проглатываю, не запивая.
– Витаминки.
Ева исподлобья разглядывает меня, словно я сказал что-то непотребное:
– Опять врёшь.
– А что меня выдало? Идеально здоровый вид?
Разгладив марлевый компресс на Женином лбу, она выпрямляется и упирает руки в бока:
– Мы можем переговорить с глазу на глаз?
– Ну, давай попробуем.
Ева кивает на уличное окно.
– Вы куда? – спрашивает Арт, заметив нас в дверях.
Машу ему рукой:
– Скоро вернёмся. Продолжай, не отвлекайся.
Арт показывает мне средний палец.
– Увидите остальных – зовите. Ужин почти готов.
16:30
Флигелёк пристроен к большому двухэтажному дому, выгоревшему изнутри дотла. Участок в шесть соток разделён надвое бетонной дорожкой, большую часть занимает сад из карликовых плодовых деревьев, сейчас совершенно мёртвых.
Розовый дождь убивает флору избирательно. Например, его воздействию менее подвержены хвойные, нежели лиственные, хотя и среди последних встречаются резистентные виды. Тополя и другие ивовые вполне безболезненно переносят ядовитые осадки, в то время как почти все семечковые и косточковые сбрасывают листву через двадцать часов, и полностью погибают в течение следующих суток. Чем обусловлена такая непоследовательность, известно только демиургам вируса, да и то при условии, что их детище не мутировало в нечто имеющее весьма отдалённое отношение к первоначальной модели.
Мы с Евой прохаживаемся по садовой дорожке в окружении голых вишен, слив и персиков, которые больше никогда не принесут плодов. К ногам прилипают пачки мокрых жёлто-розовых листьев.
– Так что за таблетки? – спрашивает Ева.
– Это не имеет никакого отношения к вирусу, – разгадав её беспокойство, отвечаю я.
Ева секунду размышляет над ответом:
– Ладно. Допустим. А как насчёт твоего брата?
– А что с моим братом?
– Его укусили. Ты что же, считаешь, это неважно? Так, пустячок?
Приподнимаю брови:
– Нет, это важно. Для меня и моего брата. Ты-то тут при чём?
– Ну, если мы собираемся некоторое время путешествовать вместе, это имеет ко мне самое непосредственное отношение.
– Ты в папу такая наглая? Сомневаюсь, что с такой наглостью твоя мама смогла бы стать мамой.
Ева пропускает колкость мимо ушей. В молчании доходим до конца двора и останавливаемся под сенью высокой груши, простёршей костлявые ветви над забором.
– Дело не в наглости, – говорит Ева, задумчиво разглядывая мёртвое дерево. – Ты здесь выступаешь от своей группы, я – от своей. И, как и ты, я хочу обеспечить своим максимальную безопасность. А рядом с таким человеком, как твой брат… м-м-м, не думаю, что это будет возможно. Ты меня понимаешь?
– Если честно, не совсем.
– Ну, а ты подумай.
Разговор начинает раздражать:
– Мозги не делай. Прямо скажи, чего хочешь.
Ева отламывает от груши веточку, подносит к носу, принюхивается. Сморщив нос, отбрасывает в сторону.
– Я уже вроде сказала. Меня беспокоит твой брат, только и всего.
– Что ж, в таком случае ничем не могу помочь. Если что-то не нравится, вас силком не держат. Выходы есть во всех направлениях.
Пухлые щёки Евы растягивает недоверчивая улыбка:
– То есть, вы за нами вернулись, чтобы опять бросить?
– Вас никто не гонит. Мы вернулись, чтобы вам помочь. Когда в следующий раз задумаешься о безопасности, вспомни, кто вытащил из дома Лилит. Кстати, если бы не Женя, нас вообще бы здесь не было.
– Я не умаляю его заслуг и очень ему благодарна! – вспыхивает Ева. – И повторю ему это ещё не раз, когда он очнётся. Но вы не думали… ну, не знаю, о каких-то мерах предосторожности?
– Что? – теперь пришёл мой черед улыбаться. – Намордник на него надеть? Или в кандалы заковать?
Ева краснеет ещё больше:
– Ну, не в кандалы, конечно. Но, к примеру, наручники или…
– Ты ведь несерьёзно, да?
Вопрос риторический. На лице Евы ни тени иронии.
– Предлагаешь посадить родного брата на цепь? Ты совсем рехнулась?
Девушка становится пунцовой от подбородка до кончиков ушей.
– Не надо так. Я вовсе не…
– Разговор окончен.
Резко разворачиваюсь и быстрым шагом направляюсь обратно к дому.
Где-то на середине двора меня застигает голос Евы:
– В таком случае, дальше нам не по пути!
Останавливаюсь. Оглядываюсь.
– Выберемся из города и разойдёмся, как в море корабли.
Киваю:
– Как скажешь.
Ева пожимает округлыми плечами, как бы говоря: «ну, вот и порешили».
Отворачиваюсь и преодолеваю оставшуюся половину пути в раздражении и злобе.
17:00
Я решаю не рассказывать до ужина о нашем с Евой разговоре. К чему портить людям аппетит? Чуть позже я сообщу своим, Ева – своим. А пока мы наслаждаемся едой, в изобилии представленной на маленьком столике, сервированном Артёмом. Разместились в тесной кухоньке, места едва хватило на всех. Гостиная, где мы оставили Женю, отлично просматривается через дверной проём – то и дело кто-то поглядывает туда. Брат без сознания, но есть улучшения. Дыхание вернулось к нормальному темпу, стало ритмичным, жар тоже спал. Пару раз он даже глотнул воды из подставленного к губам стакана. Неосознанно, конечно, иначе бы выплюнул.
Я вижу, с каким волнительным нетерпением ждут его пробуждения девушки. Они одновременно и хотят этого, и боятся. Ева не лукавила: её страх подсознательно разделяют все члены её маленькой группы. Нечто подобное не так давно испытывали и мы сами.
Артём выставил на стол почти все запасы съестного, что у нас остались. И это правильно: нужно набраться сил перед последним, решающим рывком. Когда выберемся за город, начнётся совсем другая жизнь. Будет полегче. Во всяком случае, нам хочется в это верить.
Трапеза протекает в чавкающем молчании. Разговор не клеится. Во-первых, все голодны, во-вторых – все очень голодны.
Лишь когда тарелки изрядно опустели, а желудки набрали приятную тяжесть, завязывается диалог. Обсуждаем план дальнейших действий, и, в первую очередь, маршрут, по которому будем двигаться. Следует учесть все нюансы, включая возвращение на Стандартный и воссоединение с Ваней, который, может статься, прибудет не один.
