– Вот так. Я привлек внимание зрителей, заткнул раззявленные рты, обратил блуждающие взоры на сцену, стал повитухой чудес. А теперь, когда зрители полностью в моей власти, я начинаю свой рассказ. Мы переносимся в прошлое, в эпоху Теринского престола, в царствование императора Салерия Второго – того самого, что не сиднем сидел, а всем доказал, на что способен. Вот и мы тоже докажем… ну, все мы, кроме Сильвана.
Сильван встал, небрежным жестом отбросил свою копию, которую успела поймать Дженора, и воскликнул:
– Вот это – Хор?! Да если мышь в бурю пернет, и то больше шума наделает. Отойди подальше, Монкрейн, чтобы случайной искрой моего гения тебе портки не прожгло.
Чуть раньше Локка удивила внезапная перемена в поведении Монкрейна, но теперь он просто разинул рот от изумления: этот вечно пьяный старик, раздраженный и озлобленный на всех и вся, вдруг заговорил четко, внятно и убедительно, звучным сильным голосом:
Так после долгих и кровавых войн
в империю пришел желанный мир,
и вот уж двадцать лет благословенных
сияющими лаврами венчают
отважного Салерия чело.
Однако же наследнику престола
жизнь благодатная невмоготу:
ведь грозный львиный рык давно сменился
лишь отголосками воспоминаний
о славных днях сражений;
ныне взоры всех подданных обращены на львенка,
все жаждут в отпрыске единственном узреть
имперское величие и ярость,
достойные державного отца.
В дни юности родитель венценосный
противников не миловал своих
и завещал единственному сыну в наследство не врагов,
но добрых граждан империи и преданных друзей…
И ныне мы у вас смиренно просим
прощения за жалкие потуги
изображать здесь, на подмостках низких,
предмет высокий, древнее сказанье.
Не доверяйте зрению и слуху,
что вечно норовят нас обмануть,
но внемлите нам пылкими сердцами.
Представьте, что в ограде этих стен
заключена великая держава,
которую волшебное искусство
из мглистой дали времени призвало,
и что из пыльной глубины веков
звучит живая речь героев славных,
чей прах неумолимый рок развеял.
Восполните несовершенства наши
и вместе с нами сопереживайте
правдивой повести об Аурине,
наследнике Салерия Второго.
Нам всем знакомо древнее присловье,
гласящее, что скорбь рождает мудрость.
Внемлите ж беспристрастному рассказу
о многомудром древнем государе…
– Молодец, все помнишь! – хмыкнул Монкрейн. – Впрочем, тебя хвалить приходится всякий раз, как ты умудряешься больше трех строк в голове удержать.
– В моей памяти все это свежо, как в самый первый раз, – вздохнул Сильван. – Когда мы пятнадцать лет назад «Республику воров» ставили.
– Да, мы с тобой Хор сыграть сможем, – признал Монкрейн. – Но ведь кто-то должен играть Салерия, а еще кто-то – императорского советника-чародея. Без их угроз действие с места не стронется.
– А можно я буду Хором? – спросил Галдо. – У меня получится, вот увидите! Делов-то всего ничего: вначале зрителей растормошить, а потом вашими кривляньями забавляться. Мне такая роль по душе.
– Фиг тебе, а не Хор, – сказал Кало. – Ты своей лысой головой всех зрителей распугаешь, как стервятник мудями. Хор должен выглядеть авантажно.
– Но лживы их слова, не верьте им, – завопил Галдо, – а надерите шелудивый зад мерзавцу!
– Заткнитесь, оглоеды! – Монкрейн вперил гневный взгляд в близнецов, и они успокоились. – Так или иначе, мы с Сильваном будем заняты в других ролях, так что одному из вас придется быть Хором. Учите роль оба. У кого лучше получится – того и выберем.
– А что делать тому, у кого хуже получится?
– А он будет дублером, – ответил Монкрейн. – На случай, если первого актера разорвут дикие псы. И не волнуйтесь попусту – ролей на всех хватит. А теперь давайте подумаем, чем занять Алондо, и посмотрим, на что способны наши новые каморрские друзья.
3
Солнце продолжало сияющее шествие по небосклону, тучи плыли своей, лишь им известной, дорогой, и спустя час над двором нависла знойная пелена полуденного жара. Монкрейн напялил широкополую шляпу, Сильван и Дженора укрылись в тени стен, а Сабета и остальные Благородные Канальи сновали по двору, разыгрывая сцены из будущего спектакля.
– Аурин, наш юный принц, живет под сенью отцовской славы, – объяснил Монкрейн.
– Значит, проклятое солнце ему голову не припекает, – заметил Галдо.
– Доблестных подвигов ему совершать не надо, потому что Салерий уже расправился со всеми врагами, – невозмутимо продолжил Монкрейн. – Войн и сражений нет, завоевывать некого, даже вадранцы на далеком севере еще не буйствуют – это начнется много позже, в царствование других императоров. У Аурина есть лучший друг, Феррин, который жаждет славы и постоянно подзуживает своего приятеля. Давайте-ка попробуем… Акт первый, сцена вторая. Алондо, ты будешь Аурином, а ты, Жованно, исполни роль Феррина.
Алондо лениво развалился на стуле.
Жан, подойдя к нему, прочел свои строки:
В чем дело, лежебока?
В часах песок утра давным-давно просыпался,
а ты в постели мягкой все нежишься, лентяй!
Владыка-солнце повелевает ясным небосклоном,
отец твой властвует в своей державе,
А ты – в опочивальне. Стыдоба!
Алондо со смехом ответил:
Наследнику престола нужды нет
вставать с зарею, как простолюдину,
что в поле спину гнет.
Должна же быть мне выгода от благородства рода!
Да и потом, кому же, как не мне,
бездумной праздности вольготно предаваться?
– Праздность эту отец ваш доблестным мечом своим добыл, как лакомый кусок с костей врагов, – произнес Жан.
– Достаточно, – прервал его Монкрейн. – Жованно, побольше чувства и поменьше декламации!
– Ага, – кивнул Жан, не совсем понимая, что от него требуется. – Как скажете.
– Алондо, побудь пока Феррином, – велел Монкрейн. – Лукацо, давай поглядим, как ты справишься с ролью Аурина.
Жан, хоть и с готовностью принимал участие в замысловатых плутнях Благородных Каналий, в отличие от своих приятелей, не обладал даром перевоплощения. Обычно ему доставались самые простые роли – свирепого охранника, скромного чиновника, почтительного слуги, – а сейчас было очень трудно. Он как нельзя лучше подходил для создания убедительной общей картины происходящего, но быстрая смена личин и масок приводила его в замешательство.
Впрочем, сейчас размышлять об этом было некогда, и Локк попытался представить себя Аурином. Он вспомнил, в каком дурном расположении духа просыпался, разбуженный дурацкими проделками братьев Санца, и произнес:
