– Никорос за новыми донесениями пошел. – Жан выпустил из ноздрей ароматный дым сиринийской сигары, стоившей не меньше дневного заработка простого ремесленника. – А наши уважаемые консельеры успели побывать в гостях почти у всех достойных горожан.
– И добились некоторых успехов. – Дурная Примета Декса, сделав большой глоток бренди, махнула своей дымящейся сигарой над картой города (в партии Глубинных Корней воздержание добродетелью не считалось). – Нам удалось склонить на свою сторону тех жителей округов Плаза-Гандоло и Паланта, которые равнодушно относились к выборам. Ну и кое-кого из старых друзей убедили отдать свои голоса за нас.
– Не столько убедили, сколько подкупили, – проворчал Первый сын Эпиталий. – Сволочи неблагодарные!
– И чем же вы их, гм, убеждаете? – спросил Локк.
– Обещаем налоги понизить, – пояснила Декса. – Вроде бы срабатывает – ведь со своими деньгами никто расставаться не хочет.
– Ну, черноирисовцы то же самое начнут сулить, – хмыкнул Локк. – Безусловно, вы свое дело знаете, и не мне вас учить, но когда обе партии объявят о снижении налогов, то избирателям будет все равно, за кого голосовать. Нет, надо придумать какие-нибудь иные, не менее убедительные доводы, взывать не к рассудку, а к чувствам. О, а давайте-ка мы начнем слухи распускать! В округах, где исход выборов пока непредсказуем, на кандидатов от партии Черного Ириса надо вылить ушат грязи, обвинить их в каких-нибудь неприглядных поступках – чем гаже и омерзительнее, тем лучше. А в остальных округах, для контраста, этого делать не стоит вообще. Итак, что именно вызывает неприязнь и отвращение у добропорядочных картенцев?
– Тут все зависит от того, что считать гадким и омерзительным, молодой человек, – задумчиво произнесла Декса, глубоко затянувшись сигарой. – В округе Паланта от черноирисовцев баллотируется Третий сын Иовиндий. Он, гм, весьма неразборчив в связях, хотя этому смазливому красавчику все прощается.
– А кандидат черноирисовцев в округе Плаза-Гандоло – Вторая дочь Виракуа, – добавил Эпиталий. – Она чиста, как свежая штукатурка.
– Гм… – Локк пристукнул костяшками пальцев по карте. – Раз она чиста, значит мы ее разрисуем. Только не сами, а… В общем, мы с господином Калласом подберем громил пострашнее и отправим их в гости к неопределившимся избирателям Плаза-Гандоло, пусть им пригрозят, мол, отдавайте свои голоса за Виракуа и за партию Черного Ириса, иначе вас ждут большие неприятности – и особняки могут пострадать, и садики ухоженные, и кареты…
– Господин Лазари, безусловно, вы свое дело знаете, – недоуменно заметил Эпиталий, – но не лучше ли запугиваниями склонить избирателей на нашу сторону?
– Я хочу, чтобы они не испугались, а возмутились, – пояснил Локк. – Вот представьте, что к вам в дом явились какие-то подозрительные типы и пытаются вас запугать. Почтенные горожане к такому обращению не привыкли. Они с негодованием расскажут об этом друзьям и, до глубины души уязвленные вульгарными угрозами черноирисовцев, толпой ринутся голосовать за партию Глубинных Корней.
– Надо же… неплохо придумано, – признал Эпиталий. – А что делать с Иовиндием?
– С ним я чуть позже разберусь. Кое-какие задумки у меня уже имеются. – Локк многозначительно коснулся пальцем виска. – А где Никорос?
– Иду-иду, господа! – Никорос, торопливо взбежав по лестнице на второй этаж, вошел в зал приемов и вручил Жану стопку бумаг. – Вот, все последние донесения, а еще, как ни прискорбно…
– Прискорбно? – Жан перебрал бумаги, вытащил один лист, ознакомился с написанным, недовольно наморщив лоб, и отвел Локка в сторону.
– В чем дело?
– Начальник городской стражи уведомляет об аресте Пятого сына Лусидия из Исла-Мерро, – вздохнул Жан.
– Что?!
– В уведомлении говорится, что в ходе расследования, проведенного по запросу лашенского легата, констебли обнаружили в конюшне Лусидия упряжку краденых лошадей с клеймом Лашена.
– Тьфу ты, мудозвон бесхребетный, высевок джеремитских говнотрясов! – Локк выхватил уведомление у Жана. – Вот же ж стерва! Хитрющая, восхитительная стерва! Ни на минуту не позволяет нам расслабиться. О, погляди, тут написано, что во избежание дипломатических осложнений Лусидия посадили в тюрьму до окончания избирательной кампании!
– Великолепно.
– Надо же, перепуганные черноирисовские цыплятки нажаловались заботливой маме-наседке на гадкого ростовщика. Плохи наши дела.
– Это нельзя оставлять без ответа.
– Согласен… – Локк, закрыв глаза, глубоко вздохнул. – Вели как можно быстрее составить список всех уязвимых мест черноирисовцев. К тем кандидатам, которые на передок слабы, надо умелых шлюх подослать, а тех, кто к азартным играм пристрастен, надо в чертоги удачи заманить, пусть в пух и прах проигрываются. В общем, чтобы соблазнов всем хватило. Сыграем на струнах людских пороков, как на мандоле, – желательно на всех сразу.
– Вот-вот, а то выделенные нам деньги в банкирском доме залежались, – хмыкнул Жан.
– Ничего, мы их все до последнего медяка потратим, а потом и пыль из сокровищницы выметем, чтобы уж наверняка.
– Господа, тут вот еще что, – добавил Никорос. – Жостен говорит, что на крышах снова соглядатаи появились.
– Я сам этим займусь, – кивнул Жан. – Мы их предупредили. Теперь у городских лекарей работы прибавится.
13
В полночь, когда над городом заколыхались серые полотнища моросящего дождя и холодного тумана, Жан отправился навестить новых соседей. Он крался по крышам тем же путем, что и прежде; ненастная погода прогнала с крыш выпивох и влюбленных, но осторожность лишней не бывает.
Первого лазутчика он обнаружил с такой легкостью, что, заподозрив подвох и засаду, для верности выждал с четверть часа. Выглядчик, завернувшись в толстую накидку и одеяло, сидел – сидел! – у парапета на складном деревянном стуле. Поначалу Жан решил, что это чучело, но потом заметил, что неподвижная фигура время от времени меняет положение.
На черепичную крышу откуда-то падал тоненький лучик света, озаряя разложенные у ног соглядатая бутылку вина, шелковый зонтик и несколько подзорных труб. «Наверняка это либо дурацкая шутка, либо ловушка», – подумал Жан и огляделся: вокруг больше никого не было. Пришлось принимать решительные меры. Он осторожно подобрался к соглядатаю, зажал ему рот ладонью и прошипел:
– Только пискни – руки переломаю.
Соглядатай задрожал. Руки у него оказались тощие и сморщенные, будто старческие. Жан недоуменно огляделся, заметил рядом воровской фонарь (из него и падал лучик света), торопливо открыл заслонку пошире и осветил человека на стуле.
О боги! На стуле сидела дряхлая старуха лет семидесяти – самая что ни на есть настоящая, не загримированная; лицо исполосовали глубокие морщины, один глаз был затянут серым бельмом, зато второй хитро и насмешливо глядел на Жана. Он торопливо отнял руку от впалого рта.
