– Нархи-ро говорят, что она свои творения душой оживляет.
– Наверное, оно и правильно. Красиво… И знаешь, Яна, вот верь, не верь, Аэлену в городке любили. Тихая, скромная, лишний раз слова не скажет, ну, странноватая, но за рисунки ей все прощали. Понимали, что кому талант дан, от того стоит ждать странностей. Перерастет. А вот что Лидас, что Вериола… дрянные сопляки получились. Тарма с ними билась, билась, а потом рукой махнула. В материнскую породу пошли, не иначе.
– Не любите вы их, кайта.
– А любить и не за что было. Где гадость, так жди, рядом окажутся.
Яна подумала, что надо бы поделить ее слова натрое. Слишком много в них личного – ох и насолила кайте эта самая Льяна, и наперчить не забыла. Раз уж столько лет спустя…
– Но это не важно. Когда Аэлене пятнадцать было, она сюда приезжать перестала. Поссорились они…
– Кто?
– Финар с сестрой. Уж не знаю из-за чего, а кричали громко, но мое мнение такое, что из-за Льяны.
– А почему?
– Финар кричал, что у него сестра-побирушка, а та отвечала, что он на нищей крысе женился. И других бы ему осуждать не след. Одним словом, хлопнули девочки дверью, да и уехали.
– Девочки?
– А Витана к тому времени как раз овдовела.
Яна кивнула. Понятно было мало, но…
– Поругались. А дальше?
– А дальше – Финар мать из дома выгнал.
– Как?!
Вот тут Яна ахнула от души. У нархи-ро вообще страшнее преступления не было, чем поднять руку на родителей. Это ж сегодня на тех, кто тебе жизнь дал, а завтра на Лес посягнешь? Родная кровь неприкосновенна, а родительская в особенности. Сам в пропасть кинься, а родную кровь не замай!
– А так вот. Не знаю уж, что там получилось, а только Тарма тут сидела, на этом вот месте, где ты, и рыдала в три ручья. И меня просила, чтобы я никому про то не сказывала.
Интересно, сколько времени прошло, прежде чем весь город узнал?
Видимо, мысль как-то отразилась на лице Яны, потому что кайта Лусия поджала губы.
– Здоровьем детей клянусь, что ты первая, кто от меня про то услышал.
Вот это было серьезно. Более чем. Яна пристально посмотрела на женщину. Та словно маску в сторону отбросила и смотрела хмуро.
– Знаешь, об Аэлене можно многое сказать, но девка она хорошая. И не думаю, что испаскудилась за последние годы. И если беда пришла, то отсюда она, не иначе. Когда и рассказать, как не сейчас. И тебе.
– Я обещаю молчать, если от этого не будет зависеть жизнь или здоровье Аэлены или ее близких. Пусть меня Лес не примет, если солгу.
– Принимаю. Да покарает тебя Четырехликий, если нарушишь клятву.
Женщины переглянулись, помолчали немного, попивая вишневый взвар, – и Лусия продолжила.
– Рыдала она в три ручья, так, что я ее всю ночь успокаивала. Все понять не могла, в чем ее вина. Уж сколько Тарма сил отдала, всю жизнь сына больше любила… Как хочешь, а только в тот день он свою мать и убил. Как ножом в сердце, только вернее. Предательство, оно… ранит. Просто от ножа сразу умирают и не так болезненно, а от такого… я ей тогда и денег дала на дорогу. Собрала и проводила к дочери.
– Она вернулась?
– Не сразу. И не она. Первой приехала Аэлена. И трех месяцев не прошло.
– Вот как…
– Ей тогда лет семнадцать было. Сопля зеленая, что по характеру, что по виду. Но… пришла она ко мне, я ей все обсказала, а на следующий день эта соплюшка направилась аккурат к градоправителю. Уселась там посреди приемной и заявила, что, коли не примут ее, она тут и уляжется. И пусть ее в тюрьму ведут, вяжут, режут… да хоть на плаху!
– Градоправитель ошалел?
– Это еще не то слово было. Городок у нас – сама видишь, тихий, мирный, разве что собаки подерутся… Приняли ее почти сразу же. А через два часа и грянуло.
– Что грянуло?
– Скандал. Да такой, что ой-ой-ой. Тебе про него любой бы рассказал. Аэлена была в таком бешенстве, что слов не выбирала, дядя ее орал, тетка визжала, родня ее поддерживала, дети, опять же…
– А с чего вдруг?
– А вот с того. Думаешь, чего она у градоправителя потребовала?
– Чего? – Яна догадывалась, но решила не лишать кайту Лусию такого момента.
– Она потребовала, чтобы дядюшку и тетку выкинули из незаконно занимаемого ими дома, который принадлежит ее бабушке. Более того, она потребовала, чтобы вернули все, купленное на бабкины деньги, озвучила причину своего появления, приложила свидетельство лекаря о том, что Тарма чуть не месяц пролежала с нервной горячкой, при всех обозвала Финара матереубийцей… Представляешь?
Яна аж зажмурилась.
– Кошмар!
– И на своем она стояла крепко. Финар тогда в страже работал, но они ж в подчинении у градоправителя. Пойди она к начальнику стражи, может, и замолчали бы дело, чтобы грязь не лить, но… градоправитель и начальник стражи на тот момент сильно друг друга не любили. Финар из стражи вылетел со свистом, а за ним и начальничек.
Яна прищурилась.
– Кайта Лусия…
– И отрицать не буду, моих рук дело. Я подсказала, куда идти и что говорить.
Кто б сомневался.
– А теперь представь, что все это происходило на улице, при всем скоплении народа. Финар орет так, что столбы шатаются, племянницу в неблагодарности обвиняет, Льяна визжит так, что уши закладывает, градоправитель не знает, как их заткнуть, а Аэлена стоит бледная как мел и на Финара – ты недостоин быть Гетанро! Ты позор рода и убийца своей матери!
– И чем это кончилось?
– Чем и должно было. Все козыри были на руках у Аэлены, так что поорали, а потом градоправитель дал Гетанро час на сборы. Да не просто так, а под присмотром стражи. Аэлена настояла. На всю площадь заявила: мол, тот, кто мать из дома выгнал, тот и ложки стащить не погнушается. А потому носильные вещи и деньги им взять разрешили, а вот украшения Льяне пришлось оставить. Свои она взяла, а вот Тармины – не посмела. Аэлена их ведь все знала. Митор жену баловал, а как старатель в камнях разбирался.
– И дальше?
– Гетанро уехали.
– Куда?
– Не знаю. Про то еще скажу. А Аэлена осталась тут. А еще дней через десять приехала ее мать, привезла Тарму. Тут они и прожили до смерти Тармы. И знаешь, про Аэлену с Витаной никто и слова дурного сказать бы не смог. Ни мужиков, ни гулянок… обе устроились в швейную мастерскую с условием, что их будут домой отпускать – мать проведать. Та ведь после такой беды обезножела…
– С-сынок…
– Это еще мягко сказано. Я с ней потом говорила… она хоть и все в себе скрывала, все внутри, а только боль никуда не денешь. Ее это хуже яда травило, потому и прожила мало. Но девчонок упрекнуть не в чем было. Постоянно, три раза в день то Аэлена, то Витана бегут по улице, ведь лежачий больной… ну, сама понимаешь. Перевернуть, посудину подложить, покормить… Я еще Аэлене пеняла. Самый тот возраст, семнадцать-двадцать лет, тут бы гулять, парням головы крутить, а она все в одном платье, что та нищенка, все к бабке… и еще отмахивается. Мол, не выросла для парней. Как же! Считай, она больше пяти лет своей жизни просто отдала. Понимала, что мать одна не справится, вот и выбрала…
