То, что он оказался в ужасном положении, не требовало пояснений. Они с легкостью перерезали бы ему горло, и притом без всяких уговоров. Он мог поклясться, что женщина получила бы от этого только удовольствие. И мог предполагать только одно — что его вынуждены держать как средство выгодного обмена с теми, кого они называли «демонами». А поскольку монах выкрикивал это, обращаясь к Герольду, то вполне возможно, что те, с кем они намерены провести сделку, были все те же самые «люди». Мысль была леденящей. С какой стати «люди» должны заботиться о том, что его так запросто убьют? Ведь он отказался от предложения Герольда… или, по крайней мере, отложил свой ответ. Так что он не был интересен для Авалона. Теперь условия стали абсолютно ясны для него: Авалон защищает только своих, остальные могут испытывать ту судьбу, которую они выбрали.
Лишь теперь Ник захотел, чтобы его ответы тогда звучали по-иному. Ему казалось, что разговоры викария о переменах, о неприглядности этого выбора были ничто по сравнению с тем, как оказаться вот в этих руках. Однако… в нем было еще и упрямство, которое он отчетливо осознавал. Его не заставили бы силой сделать выбор, который не устраивал его.
Все это рискованное предприятие началось потому, что он хотел все делать сам, без постороннего давления и вмешательства. И в результате получил только вот это, и ничего больше. Все началось с того, что он посчитал себя обязанным сопровождать Линду. После их встречи с англичанами и он, и она приняли их способ существования просто потому, что он не имел достаточной информации, чтобы рисковать…
Монах храпел, но его короткие всхрапы тонули в дружном хоре спящих солдат. Появился несший дежурство их приятель, и, увидев его, женщина кивнула ему и что-то приказала. Он прикоснулся рукой к ржавому шлему и отправился туда, где находились животные. Она наблюдала, пока он не ушел, затем поднялась и пошла к ручью.
Сложив ладони, она зачерпнула сколько могла воды и легким шагом направилась к Нику.
— Аква… — Она держала воду некоторое время на недосягаемом от него расстоянии.
Латынь! Она говорила по-латыни!
Ее руки приблизились к нему. Теперь его жажда причиняла ему адские муки, потому что совсем рядом была вода. Но он не верил, что ей знакомо чувство сострадания. Это была игра, одна из тех, в которые она любила играть.
Вода капала ему на рубашку, он мог бы наклонить голову и пить. Но что-то внутри него сказало «нет», и он отказался.
Ее улыбка исчезла. Она выплеснула остатки воды ему в лицо. Затем возвратилась к своему камню и быстро вернулась с небольшим хлыстом. Его изношенная ручка была тем не менее отделана камнями грубой огранки. Высоко подняв руку, она ударила Ника по лицу, и тут же плеть, как бритва, оставила после себя горящую полоску нестерпимой боли.
И тут она рассмеялась, потому что, несмотря на самообладание, Ник, задыхаясь, раскрыл рот, а она стояла, поводя хлыстом из стороны в сторону, и наблюдала за пленником, насколько он, по ее мнению, осознавал угрозу. Но пока она готовилась к очередному акту, ей вновь пришлось потерпеть неудачу из-за монаха.
Он уже встал и теперь издавал звуки, которые могли быть лишь воем, выражавшим ярость и гнев. И выражение это было столь неистовым, что разбудило солдат, и их руки мгновенно потянулись к оружию, а часовой мгновенно выскочил из кустов и бегом присоединился к своим приятелям.
Женщина, однако, не теряла самообладания, ожидая, когда в криках монаха возникнут успокоительные аккорды. А затем ответила ему с такой же резкостью. Но все же она оставила Ника в покое. По-видимому, желания монаха все еще исполнялись. Ник лишь со всей страстью хотел бы знать, каковы они были на самом деле.
Как только начали спускаться сумерки, он вспомнил о пещере. Теперь они уже хватились его, но даже если и обнаружили место, где он вышел, то никогда не догадаются, куда он делся. И ради собственной безопасности, они не отправятся на его поиски по открытой местности. И он понял, что у него нет шансов на спасение.
Он с небольшими перерывами пытался ослабить веревки на запястьях. Но его ладони окончательно онемели, и отсутствие чувствительности распространялось выше, к предплечьям. Ствол дерева, к которому он был привязан, удерживал его в вертикальном положении, но у него онемели и ноги. И он даже не был уверен, что вообще сможет хоть как-то идти, если каким-то чудом обретет свободу.
С приближением темноты солдаты засуетились. В течение дня у них был только один костер. Теперь они сооружали второй на некотором расстоянии от первого. Монах трудился над длинными сухими ветками, которые сначала очень тщательно выбрал. Он обстругал их ножом, что висел у него на поясе, связал стеблями травы, так, как он, видимо, делал уже не раз, и изготовил таким образом несколько деревянных крестов.
Держа их в руках, он приблизился к Нику и начал втыкать их в землю, как будто, делая это, возводил барьер вокруг пленника. Во время работы он что-то бормотал, и Нику показалось, что время от времени он узнает некоторые латинские слова. Установив кресты, монах начал методически ходить вдоль этой линии, дотрагиваясь до каждого из них металлическим крестом, прикрепленным к колу, и не переставал что-то распевать вслух. Все остальные шли следом за ним и время от времени поднимали свои голоса в поддержку церемонии, производимой монахом.
Затем они зажгли второй костер, свет от которого усиливался с нарастанием темноты. Лошадь и мул еще раз сходили на водопой и теперь были привязаны на лугу между двух костров, в то время как их хозяева повесили на их тощие шеи веревки с кусками металла. На свет от двух костров теперь собралась вся компания. Солдаты вытащили кинжалы и держали их в руках так, словно готовились к осаде. А монах воткнул кол с крестом в землю и встал недалеко от Ника.
Весь их вид говорил об ожидании, и Ник поймал себя на том, что и сам начал прислушиваться, хотя к чему, он так и не смог вообразить. Время от времени монах что-то бормотал, а те, что находились у костра, переминались с ноги на ногу или проявляли другие признаки усталости, но бдительности не теряли.
Ник начал очень постепенно улавливать некий смрад, напоминающий запах, который постоянно исходил от этих людей. Только это был не смрад, рожденный телом, а скорее порожденный духом. Это оказалось новое ощущение, с которым никогда раньше он не был знаком, однако смог распознать его просто потому, что оно имело место. Так же как тот фермерский дом, где они скрывались, был обителью добра, так и то, что сейчас обволакивало все вокруг, заявляло о себе как угрожающее зло.
Остальные тоже, должно быть, чувствовали его приближение. И это не был Авалон, Ник был так уверен в этом, как будто сам этот факт заявлял о себе во весь голос.
Сырое, тяжелое облако разложения… Затем Ник услышал скрежет, будто что-то тяжелое движется через кусты, с тяжелым дыханием.
Стоявшие у костров подняли вверх руки — в них было железо, которое они старались держать на виду. Тем временем монах выдернул из земли свой крест и теперь был готов использовать его так же, как и при встрече с Ником.
