Выпили, запили кофе.
– Курить здесь можно? – спросил Максимчук.
– Кури, – разрешила Татьяна и принесла пепельницу. – И меня угости.
– Таня! – сказал Френкель.
– Я одну. Забыла уже, как табак пахнет.
– У тебя только что голова кружилась, – насупился Изя.
– Ерунда, показалось. Хватит брюзжать, а?
– Нет нынче в сигаретах табака, Тань, – сказал Максимчук, доставая пачку и зажигалку. – Опилки, никотином пропитанные. Гадость. Бросать пора.
– Так бросай, – сказал Шадрин. – Бери пример с меня. И с молодежи вон. Никто не курит, молодцы.
Татьяна и Максимчук закурили.
– Расскажите вкратце про свою реальность, – попросил Френкель. – Мне не верится, что Советского Союза больше нет… Ну, и обо всем самом главном.
Пока рассказывали (говорили в основном Белов и Шадрин), прошел час с небольшим. Бутылка «Наири» опустела наполовину, а Загоруйко с Дубровиным сделали всем еще кофе.
– Что ж, – сказал Френкель, выслушав. – Очень интересно. Вот уж не думал, что средства коммуникации приобретут столь всеобъемлющее значение. Да и все остальное… Ладно. Теперь наша очередь. Но для начала пара вопросов. Что ваши ученые думают о последствиях пересечения Реальностей? Полагаю, Володя, – он посмотрел на Загоруйко, – вы можете ответить? Вы ведь физик?
– Да, – сказал Закоруйко. – В числе прочего. Как вы понимаете, Исаак Давидович, нормальной рабочей теории Сдвига и возникших в его результате двух Реальностях у нас нет. Неоткуда было ей взяться, поскольку и нужды в ней не возникало до недавнего времени. Поэтому мы на вас так и надеемся.
– И тем не менее?
– Тем не менее ничего хорошего от пересечения мы не ждем. Пока по всем выкладкам выходит, что впереди полный апокалипсис.
– Я бы даже сказал – абсолютный, – подтвердил Френкель.
– Слышу по голосу вашему, что мы недалеки от истины, – печально произнес Загоруйко.
– Лавинообразное нарастание точек пересечения будет сопровождаться физическими катаклизмами. Как вполне известной, так и неизвестной природы. Причем не только на Земле, но по всему объему гелиосферы с радиусом примерно сто астрономических единиц. Это, как минимум.
– Около пятнадцати миллиардов километров, – перевел Загоруйко. – Далеко за орбитой Плутона.
– Спасибо, – сказал Белов. – Думаю, все здесь знают, что такое астрономическая единица. А почему только гелиосфера, кстати? Что, за ее пределы столкновение Реальностей не распространяется?
– Теоретически, да, – сказал Френкель. – Распространяется.
– Но практически это будет невозможно проверить, – добавил Загоруйко.
– Скорость света? – догадался Белов.
– И она тоже. Но в основном отсутствие наблюдателей. То бишь нас с вами.
– Э! – воскликнул Максимчук. – Я правильно понимаю, что по вашим выкладкам Реальности входят одна в другую… как бы это правильно выразиться… по всей ткани видимой Вселенной?
– Неизвестно, – сказал Загоруйко. – По одним данным – да, по другим – нет.
– По моим данным, скорее – да, чем нет, – сообщил Френкель. – Но не одномоментно. Процесс начинается отсюда. С Земли и Солнечной.
– Точно? – спросил Максимчук.
– С вероятностью шестьдесят два против тридцати восьми, – ответил Френкель. – По моим расчетам.
– У нас и таких нет, – признался Загоруйко.
– Атас, – сказал Шадрин. – То есть ни черта вы, ученые, не знаете?
– Никто никогда и не утверждал, что наука знает все, – пожал широкими плечами Загоруйко. – Напомню, что до недавнего времени сама возможность существования параллельных Реальностей принималась лишь в довольно зыбкой теории. И вообще, не будь того, первого Сдвига, не возникла бы и нынешняя ситуация.
– Охренеть! – фыркнул Максимчук. – Слышишь, Гордей? Зря мы с тобой мир тогда спасали, оказывается. Пусть бы шло как шло и гори все огнем. В конце концов марсиане с лунянами, глядишь, размножились бы и снова Землю заселили. А теперь что?
– Мальчики, не ссорьтесь, – попросила Татьяна. – Размер не имеет значения. Исчезнет только Солнечная система или вместе с ней Млечный Путь и вся Вселенная… Какая разница, если нас всех не будет?
– Как это – какая разница? – возмутился Шадрин. – Ну ты, Тань, даешь, прямо как не советская. А другие разумные? Где-нибудь в Малом Магеллановом Облаке? Или Большом, неважно. Живут себе, любят, строят, детей рожают, звезды изучают… Стихи пишут! Книги! Вдруг – бац! Откуда ни возьмись наползает вторая Реальность и начинается взаимная аннигиляция. Б-рр. Какой-то невообразимый ад.
– Никакой аннигиляции, – сказал Загоруйко. – Совершенно другой процесс.
– Да хоть совой об пень, хоть пнем об сову, – махнул рукой Максимчук, налил себе коньяка, выпил залпом и закурил.
– На этот раз даже марсианская и лунная колонии вряд ли уцелеют, – проговорил Френкель невпопад. – Но вы, ребята, не правы.
– Где уж нам уж выйти замуж, – буркнул Шадрин.
– Я даже не буду особо касаться философской и морально-этической стороны вопроса, – продолжил Изя. – По которой бытие миллиардов живых существ всегда лучше небытия. Подумайте о тех, кто вообще не родился бы, не выполни вы тогда свою миссию…
– А толку? – вставил Максимчук.
– Я еще не закончил, – спокойно продолжил Френкель. – По-вашему, мы с Таней просто так сидели здесь тридцать лет, в одном из самых технологичных исследовательско-лабораторных комплексов мира и ждали неизбежной смерти?
– Ага, – сказал полковник Белов. – Начало обнадеживает. Обрадуйте нас, Исаак Давидович.
– Пошли, – поднялся Френкель. – Лучше один раз увидеть.
Они вышли из библиотеки и по центральному кольцевому коридору в молчании проследовали в производственно-технический сектор. Белов хотел было задать Френкелю и Татьяне несколько вопросов, касающихся их тридцатилетней жизни под землей, но передумал. Он чувствовал, что это сейчас не так важно.
Через раздвижные двери вошли в темное помещение. Пахло металлом, пластиком и еще то ли каким-то лаком, то ли краской. Громко щелкнул рубильник, замигал и вспыхнул под высоким потолком белый яркий свет люминесцентных ламп.
– Здесь на лампах не экономим, – сказал Френкель. – Тут главное.
Больше всего помещение напоминало мастерскую фанатичного изобретателя-одиночки, каковым, собственно, и являлось. Всевозможные станки, стеллажи, рабочие столы, инструменты, разноцветные кабели и провода, какие-то приборы… Глаза разбегались. Но быстро сбегались к центру помещения и в изумлении останавливались. Там, на круглом возвышении-подиуме диаметром около четырех метров и высотой сантиметров двадцать пять-тридцать, покоилось, занимая почти весь подиум, некое устройство, весь вид которого явно указывал на его полную и какую-то даже залихватскую уникальность. Проще всего сей механизм можно было описать как сверкающую полированным металлом полусферу, из которой, словно редкие иглы гигантского морского ежа, торчали в разные стороны длинные металлические стержни. Конец каждого стержня венчал шар, из которого, опять же, торчали стержни поменьше. Каждый тоже с шариками на конце. При этом некоторые из стержней, как крупных, так и более мелких, были заключены в прозрачную, то ли стеклянную, то ли пластиковую оболочку, другие плотной спиралью обвивали разноцветные провода, а третьи были просто гладкие и блестящие, без затей. На самом теле полусферы виднелись какие-то выпуклости, прозрачные окошки и глазки-индикаторы, понять назначение которых не представлялось возможным. Впрочем, так же как назначение всего устройства.
