С детства в памяти Святополка хранились обиды. Обычные детские обиды, о которых он никогда не забывал. И это зловонное скопище обид постепенно переросло в ледяное хранилище ненависти.
А все потому, что с самого раннего детства ощущал себя Святополк посторонним. Нет, его кормили, как всех, с ним разговаривали, его порою, мимоходом, трепали по голове, целовали в лоб, а он могучим детским чутьем угадывал свое одиночество.
Малыши внимательно слушают все, что говорят взрослые, потому что стараются начать говорить сами. Они учатся неистово и жадно, порою напрочь забывая все, что слышали вчера. Но маленький Святополк умудрялся никогда не забывать того, о чем говорили старшие. А из их разговоров все больше вылавливал намеки на то, что он — чужак, что нет у него, по сути, ни отца, ни матери, что один он в этом суровом мире.
Так и рос. И замыкалась его душа. Не со зла, а от тоски и одиночества.
Вот и жила в нем мечта, поначалу робкая, убрать, задвинуть куда-нибудь князя Мономаха и восстановить таким образом справедливость.
Только устранить Владимира Мономаха великому князю и доселе не удалось. Боярская дума при малейших намеках на это горой вставала за Мономаха с шумом и криком. И так дружно, что Святополк не рискнул даже вывести из состава думы Добрыню, правую руку Мономаха.
Не тронул великий князь Киевский Святополк Изяславич и Ратибора, считая его тупым, по-детски наивным, а потому и безопасным. Мало того, он даже возвысил великана, назначив его наместником на границе Черниговского княжества, родовой вотчины Мономаха, куда князь Владимир отъехал вместе со своей английской женой, детьми и домочадцами.
Думал великий князь Киевский Святополк Изяславич, думал…
Чернигов… До него и не дотянешься: Боярская дума всегда прикрывает именно этих Рюриковичей. Разве что степные гончие псы половцы… Стоп. Половцы. Половцы… Ну, берегись, главный Рюрикович!..
2
Святополк Изяславич доселе никогда не сталкивался с половцами, а потому и их племенное устройство невольно копировал с государственного устройства русского. То есть заранее полагал, что у них имеется некий великий князь Половецкий, Боярская дума и разные служилые чиновники.
Он тут же отправил к ним посла с приглашением посетить стольный град Киев.
Святополк Изяславич не только ничего не знал о половцах — он ничего не знал и о законах Великой Степи. Как принимают гостей и как принимают послов. Как и чем угощают их, как начинают деловые переговоры. Ни о чем не ведал, поскольку воспитывали его отнюдь не для Киевского Престола, и он в глаза не видал ни самих половцев, ни их Великой Степи.
Через полмесяца Святополку доложили, что к стольному граду Киеву движется на рысях крупный конный отряд.
— Вот, — сказал он. — Чуть поманил, они и примчались. А это значит, что диктовать условия договора буду я. А посему накрыть в пиршественной зале столы и поднять мой стяг над Киевом!..
Святополк знать не знал и ведать не ведал, что по законам Великой Степи подъем стяга означает объявление войны. В ответ Степь выбрасывает свой стяг, под который собираются все улусы половецкие, забыв даже о кровной мести во имя общей войны.
И улусы тотчас же объединились, принесли общую клятву и выбрали командиров для похода не во имя грабежа, а во имя спасения своих жен, детей и стариков, кошей, стад и самой жизни.
— Посланца выслать навстречу половцам! — повелел великий Киевский князь. — Чтобы сообщил, что ждем с нетерпением за праздничным столом!
Выбрали толстого и весьма родовитого боярина. Велели ему надеть на себя лучшую одежду, парадную боярскую шапку, дали хорошего коня. И затрусил боярин навстречу половецкому войску.
— Повара, готовьтесь! — распорядился великий князь. — Виночерпий, разливай вино!
Верно заметил Мономах в своих заметках, названных «Поучением»: «Прежде чем приглашать гостя на пир, надо точно узнать его вкусы».
Уже слышен был и нарастал с каждым мгновением стук конских копыт. И великий князь Киевский Святополк Изяславич в нетерпении вышел на балкон крепостной стены, нависавший над кольцевыми укреплениями Киева.
Грохот копыт нарастал, а впереди этого грохота неслось облако пыли: из Дикой Степи в спины половцам дул ветер, обгонявший их лошадей. И из этого пыльного облака вылетели вдруг трое всадников. Двое остановили коней, а один из них подскакал к стенам стольного града и, размахнувшись, метнул что-то на балкон, прямо к ногам великого князя.
Это была голова посланца, снесенная с его плеч лихим ударом половецкой сабли.
Вот так вдруг и началось то, что было хорошо знакомо великому князю Киевскому. Он был отличным воином, а потому сразу почувствовал… облегчение, что ли. Да, теперь все для него стало ясным.
— Затворить все ворота! Воротной страже никого не пускать ни в город, ни из города. Ополчение — в строй! Дружины — к бою!..
И личному порученцу — негромко, на ухо — особое распоряжение:
— На балконе — голова посланца. Заверни в полотно, отнеси митрополиту. Пусть церковь возьмет на себя его отпевание и похороны.
Порученец помчался выполнять приказание, а великий князь Киевский уже отдавал новое распоряжение:
— Воеводу Отдельной Киевской дружины Железяна немедля ко мне!
2
Воевода Отдельной Киевской дружины Железян был староват для воина тех времен. Ему уже перевалило сильно за сорок, но он продолжал не только повелевать собственной — а потому Отдельной — дружиной, в которой служили его собственные внуки, но и сражаться во главе нее. Он был крепок, как трехсотлетний дуб, кряжист, как дуб, и тверд — потверже дуба.
— Зачем звал, князь? — Железян никогда не называл Святополка Изяславича великим князем. Себя он считал даже более могущественным рядом с этим не обученным в детстве княжонком. Железян не был Рюриковичем, но из всех Рюриковичей более других ему нравился Владимир Мономах.
— Под Киевом стоит десятитысячная армия половцев, воевода. Что делать?
— Ну не десять тысяч, — усмехнулся Железян. — Меньше. Это — разведка.
— И что нам делать?!
— А ничего.
— То есть как это — ничего? — опешил Святополк.
— Постоят и уйдут. Конные в городе не воюют.
— Куда уйдут?
— В Степь. Домой.
— Как домой? А зачем тогда приходили?
— С тобой познакомиться.
— А я не желаю…
— Так уже и познакомились. И выяснили, что ты растерялся.
— Откуда же им это известно?
— У Дикой Степи — везде уши. Торговцы, торки, греки, новгородцы, которые тебя не жалуют.
Святополк помолчал. И рявкнул вдруг неожиданно:
