Вновь появилась горничная.
— Все — на своих местах, ваше величество.
— Собери командиров участков.
Через минуту Английская королева, положив золоченый боевой шлем на изгиб локтя, вошла в комнату совещаний. Собравшиеся здесь командиры встали, склонив головы.
— Возможно скорое нападение, — объявила Гита. — Детей и немощных спрятать в подвалах. На первые атаки не отвечать. Ждать и терпеть. Если появится конница, лучникам бить по коням: спешенный всадник — не воин.
— Будет исполнено, ваше величество.
— Самое основное — держать подвалы. Даже если ворвутся в дом, не пускать в подвалы. Умереть, дважды умереть, но — не пускать. Время на исходе. Итак, лучники бьют только по коням. Павшие кони затормозят атакующих, сломают их строй. Я командую теми, кто защищает подвалы. По местам.
Все молча разошлись по своим местам.
3
Английская королева рассчитала время по-королевски. Через две-три минуты послышался согласный топот копыт: конница пошла в атаку. Никто этой атаке не препятствовал, конники почти поравнялись с домом и…
Откуда-то, чуть ли не из-под земли, со смертельным шорохом вылетели стрелы. Они били по головным лошадям, не задевая всадников, лошади падали на землю вместе с людьми, которые от неожиданности не успевали выдернуть из стремян ноги.
Вскоре появилась пехота. Но и ей пришлось вместо боевых действий сначала расчищать путь, растаскивая павших лошадей и выручая попавших под тяжелые конские крупы всадников.
— Не мешайте им, — повелела Гита. — Они делают нашу работу.
Пехотинцы, полностью расчистив дорогу, тут же и удалились.
Наступила непонятная тишина. Никто более не появлялся, никто не угрожал, никто, казалось, ими больше не интересовался.
Так прошел день. Наступила тревожная ночь. Но и она миновала. Еще один день. Еще одна ночь. Было по-прежнему тихо.
— Почему они не атакуют? — спросил королеву один из лучников.
— Ничего не понимаю, — призналась Гита. — Может быть…
И в это время неожиданно пропела труба и в конце улицы появился конный боярин в сопровождении трубача и глашатая. Боярин поднял руку, трубач проиграл сигнал «Слушайте все!», а глашатай начал громко читать:
— Повеление великого князя Киевского Святополка Изяславича! Великий князь приносит свою благодарность ее величеству Английской королеве Гите за…
Тут на площадь и вылетели половцы под командованием хана Иляса.
— Иляс, стой!.. — что было силы крикнула Английская королева.
Иляс вряд ли ее расслышал, но, оценив то, что происходит, остановился и поднял руку. И вся конная лава замерла за ним, только кони били копытами и храпели.
— Продолжай! — крикнул боярин и махнул глашатаю платком.
— …за отвагу и мужество в проведении особой военной игры по защите своего дома от нападения врагов! — торжественно закончил глашатай.
— Вот гады, а? — с ненавистью выдохнул кто-то из воинов.
Боярин, прижав руку к сердцу, издали поклонился дому ее величества, после чего тройка, повернув коней, торжественно удалилась.
Первым опомнился хан Иляс:
— Двоим гонцам наметом скакать к князю Мономаху. Передать ему и воеводе Железяну, чтобы не торопились.
Двое гонцов, развернув лошадей, тут же умчались. Хан Иляс спешился, крикнул снизу:
— Дозволишь ли в дом войти, ваше величество? Похоже, кончилось представление.
Наверху раздался грохот. Один из охранников снял деревянный щит, и ее величество королева Английская появилась в окне в своем боевом наряде.
— Веди своих конников во двор, хан Иляс. Там их и оставь, а тебя проводят ко мне.
Хан так и сделал, и вскоре оказался в комнате для совещаний. Снял боевой шлем, встал перед Гитой на колено и поцеловал край ее панцирной юбки.
— Здравствуй, наша королева.
— Рада видеть тебя, хан. Теперь-то уж наши дети в безопасности. И я счастлива.
— Глупая шутка глупого человека, моя королева. Великий Киевский князь решил продемонстрировать нам свою силу, а продемонстрировал свое ничтожество.
— Как мой супруг, хан?
Иляс усмехнулся:
— Он сказал: «Сынок, выручай…» Я примчался выручать, и вот я здесь.
— Прими мою самую глубокую благодарность. Мы закатим пир…
— Прости, моя королева, — хан прижал руку к сердцу. — Если у тебя есть еда, повели накормить моих людей. А пир закатим после, когда вернутся князь Мономах, Меслим и воевода Железян.
Пока кормили коников хана Иляса, пока накрывали столы для пира, пока лондонский повар колдовал над пиршественными блюдами, вернулись и князь Мономах со своей личной стражей, и воевода Железян с Отдельной дружиной.
И начался веселый дружеский пир, о котором, может быть, и не следовало бы рассказывать, если бы не одно событие, о котором всегда потом помнил князь Мономах.
В разгар застолья, когда громкий воевода Железян воздавал Мономаху хвалу, в залу вихрем влетел верный Павка:
— Великий Киевский князь Святополк!.. — выкрикнул и сразу был отброшен вошедшим следом за великим князем Святополком Изяславичем дюжим охранником.
Все встали.
— Чашу, — великий князь, не глядя, протянул руку.
И тотчас Павка наполнил чашу и подал ее Святополку.
— Хвала князю Мономаху! — возвестил он.
— Хвала! Хвала! Хвала!..
— Я добавлю к заслуженной хвале князю Мономаху еще одно пожелание. — И замолчал. И все молчали тоже, ожидая, что он скажет. — Я повелеваю князю Мономаху не покидать пределов Черниговского княжения в течение года, начиная с сегодняшнего дня. Ни под каким видом и ни по каким причинам.
Выпил чашу до дна, отдал ее Павке и тут же вышел, и охранник, как тень, метнулся следом.
Глава девятая
1
У великого князя Киевского Святополка Изяславича были свои представления о немилости. Он искренне полагал, что объявленное им решение огорчит князя Мономаха, лишив его возможности присутствия в высшем обществе стольного города. Но Мономах, наоборот, возрадовался личной свободе, позволявшей ему теперь полностью отдаться своим страстям, среди которых первые места занимали охота и чтение. В степи и лесах было полно дичи, дома — книг, которые старательно собирали и мать, и отец, и он сам, едва представлялась такая возможность, — так стоит ли огорчаться.
А ведь были еще и любимая жена, королева Англии, и четыре подрастающих сына. И друзья у него были. Не прихлебатели вокруг Великокняжеского Престола, а — друзья, готовые разделить с ним любые тяготы, любые неприятности, вплоть до великокняжеского гнева.
