– Может, еще понадоблюсь, – возразил тот, глядя на Рэймонда.
Но Пенхаллоу махнул ему рукой, приказывая убираться. Потерев посиневшее горло, он взглянул на Рэймонда, стоявшего у камина и глядевшего на горящие поленья. Криво улыбнувшись, велел Рубену поднять стол и газеты.
– И убери осколки, пока моя собачка не порезала себе лапы! – хрипло скомандовал он. – Иди принеси совок, старый дурень! Со мной все в порядке. Только подними меня повыше.
Попытка сесть далась Пенхаллоу с большим трудом. Он запыхтел и стал вытирать со лба выступившую испарину. Рубен неохотно удалился.
Постепенно дыхание и пульс у старика пришли в норму. Однако отчаянная борьба не прошла для него бесследно. Прижав руку к груди, он пару раз судорожно сглотнул и облизнул пересохшие губы. Рэймонд молча наблюдал за ним.
– Почтительный сынок, ничего не скажешь, – наконец проговорил Пенхаллоу. – Ладно, я тебя не виню. Расстроился? Сам напросился, вот и получай! Теперь, надеюсь, мы поладим?
– Это правда? – тихо спросил Рэймонд.
– Чистая правда.
– Будь ты проклят! – с ненавистью бросил сын и, развернувшись, вышел из комнаты.
Глава 13
Первым побуждением Рэймонда было бежать куда глаза глядят, подальше от дома и любопытных взглядов его обитателей. Он был раздавлен и не знал, что делать, чувствуя себя, как человек, который, выжив после землетрясения, вдруг увидел, что дом его разрушен, и все, над чем он трудился всю жизнь, пошло прахом. Рэймонд уже собрался выйти в сад, когда его остановил Рубен:
– Если вы уже разобрались с отцом, то, может, займетесь теперь Тайдфордом. Он уже минут двадцать дожидается вас в конторе.
Рэймонд, взявшийся за железное дверное кольцо, растерянно уставился на Рубена. Сейчас он был так далек от повседневных забот, что визит арендатора не имел для него никакого значения.
– Тайдфорд? – переспросил он.
– Что на вас нашло? – сурово проговорил Рубен. – Хорошенькое дело! Теперь, если хозяин вдруг умрет, мы будем знать, чьих это рук дело.
Рэймонд провел рукой по глазам, словно хотел стереть красный туман, застилавший его взор.
– Прекрати болтать! О Тайдфорде я совсем забыл.
Отпустив кольцо, Рэймонд двинулся по широкому коридору в контору. Теперь он вспомнил, что сам назначил Тайдфорду время. Какие бы катаклизмы ни сотрясали его жизнь, от повседневных дел никуда не денешься. Он немного постоял у двери конторы, чтобы оправиться от пережитого кошмара и вспомнить, по какому делу к нему явился Тайдфорд. Сев за стол, Рэймонд удивился своему спокойствию – руки больше не тряслись, и голос звучал твердо. Беседуя с Тайдфордом, он чувствовал, как к нему возвращается его прежняя уверенность, и когда через полчаса проводил посетителя из конторы, то был вполне готов заняться хозяйством. Но мысли постоянно возвращались к той страшной тайне, которая перевернула его жизнь. Рэймонд отказывался верить в нее, словно скованный какими-то незримыми цепями. Ему по-прежнему хотелось бежать из дома, подальше от людских глаз, забиться в какой-нибудь угол и пережить там свое несчастье в одиночестве. Покончив с делами, он двинулся на конюшню, где приказал седлать своего любимого коня. Пока Рэймонд ждал, Уинс успел пожаловаться ему на одного из конюхов, и он без промедления решил проблему. Когда лошадь выводили из стойла, в конюшню явился Барт и попытался обсудить с Рэймондом проблему неправильно растущей щетки за лошадиным копытом, но тот не стал слушать и, вскочив в седло, поскакал в сторону конезавода.
Но там он не остановился, а стал подниматься к реке.
Воздух был прозрачен и чист, дул легкий восточный ветерок, высоко в небе плыли кудрявые белые облака. В долине было жарко, но от реки тянуло прохладой. Вдали темнели горы в окружении острых пиков скал. Свернув с дороги, Рэймонд пустил коня в легкий галоп. Обогнув старые торфоразработки, он переехал через ручей, впадавший в реку Мур, и через две-три мили его взору открылась тихая гладь озера Дозмери с его низкими пустынными берегами. Рэймонд с детства любил это место и теперь приехал сюда, чтобы посидеть на заросшем тимьяном берегу рядом с таинственными водами и спокойно подумать о том, что с ним произошло. Но, стреножив коня, он почувствовал, что не сможет усидеть на месте, и стал ходить, пощелкивая кнутом. В ушах до сих пор звучал глумливый голос отца. Прошло довольно много времени, прежде чем Рэймонд немного успокоился. Теперь он стал припоминать множество случаев и мелких деталей, которые ничего не значили сами по себе, но, собранные вместе, складывались в картину, от какой сжималось сердце.
Этот слепящий калейдоскоп незначительных фактов, свидетельствовавших о его незаконном рождении, быстро угас, сменившись растерянностью и отвращением. До него наконец дошел истинный смысл отцовских слов. Если старик сказал правду – а в глубине души Рэймонд все еще не мог в это поверить, – он никогда не станет настоящим владельцем Тревеллина, даже если Пенхаллоу вдруг соизволит унести эту тайну в могилу. Но сам-то он будет помнить об этом всегда. Его страстная любовь к Тревеллину, гордость своим происхождением в один миг превратились в пустой звук. Он лучше любого из братьев может управлять поместьем, а теперь ему придется испытывать постоянный страх, что кто-нибудь случайно разоблачит обман и низвергнет его с пьедестала. Да и сам Пенхаллоу, раз нарушив многолетнее молчание, вряд ли удержится от того, чтобы лишить его права наследовать поместье. Будет тянуть время, чтобы держать сына в рабском повиновении. Ведь ему нужен управляющий, который не только разбирался бы в хозяйстве, но и безропотно терпел все его сумасбродства и расточительство. А незаконный сын, как никто, годится на подобную незавидную роль. Однако Рэймонд не сомневался, что в итоге на его месте окажется Ингрэм.
Мысль, что Ингрэм станет хозяином поместья, ранила его в самое сердце. Хотелось броситься на землю и корчиться там от боли, царапая ногтями сладко пахнущий торф, словно это могло облегчить душевные муки. Рэймонд снова погрузился в ночной кошмар, в котором Ингрэм, заняв его место, наслаждался плодами своего экономного хозяйствования, а он влачил жалкое существование прихлебателя, живущего на выделенное ему пособие. Однако извивы человеческого сознания бывают столь непредсказуемы, что отвращение, с которым он взирал на этот образ, развеяло туман его больных фантазий. Рэймонд начал смеяться, сначала тихо, потом все громче, и наконец его смех превратился в сумасшедший хохот, от которого его мирно пасущийся конь поднял голову, испуганно прядая ушами.
Однако истерический смех пошел Рэймонду на пользу. Вытерев слезящиеся глаза, он почувствовал облегчение, словно из груди у него вынули кусок железа. Вернулась способность здраво рассуждать и смотреть в будущее без безотчетного ужаса, лишавшего его разума. Рэймонд начал искать противоречия в чудовищных воспоминаниях отца, которые ставили бы под сомнение их правдивость. Вскоре пришел к выводу, что подтвердить или опровергнуть данную историю может лишь один человек, и недолго думая вскочил в седло и помчался в Бодмин.
