Вскоре явился Дюваль с чайником и с надеждой в голосе предложил виски с содовой, но Чарльз решительно отказался.
– Eh bien
[8], тогда молоко и сахар? Вы посмотрели мои картины? Сейчас я объясню, что хотел выразить в них.
– Буду очень рад. Чувствую, они полны смысла.
Эти слова прозвучали как стартовый выстрел, и художник оседлал своего любимого конька. Полчаса он многословно и бессвязно излагал свои мысли, пока Чарльз не почувствовал, что погружается в ночной кошмар. Однако его вежливые вопросы и восторженный интерес окончательно развязали язык Дювалю, и тот стал туманно распространяться о своем вынужденном пребывании во Фрэмли.
Поняв, что любые попытки расспросить Дюваля подробнее могут спугнуть его, Чарльз ограничился простым сочувствием.
– Кто бы вас ни держал здесь, он самый настоящий преступник.
Его слова достигли цели.
– Да, форменный негодяй. Вы даже не представляете! Но я ему отомщу, и довольно скоро. Он у меня попляшет! Заплатит сполна за все эти годы, что я провел в ссылке.
Изо рта у него стекала тоненькая струйка. Он был похож на собаку, пускающую слюну при виде кости.
Чарльз почувствовал, что зря теряет время, выслушивая сумасшедшего. Брезгливо отвернувшись, принялся снова рассматривать картины и вскоре сделал свой выбор. Увидев, что покупатель остановился на наименее футуристической из всех его картин, Дюваль огорчился, но после безуспешной попытки сбыть ему «Закат в преисподней» смирился и стал заворачивать более умеренных «Жнецов».
Небо за окном нахмурилось, и когда Чарльз уже собрался уходить, полумрак комнаты осветила молния, за которой сразу последовал зловещий раскат грома. Начинался дождь, и Чарльзу, оставившему плащ дома, пришлось задержаться.
С приближением грозы художник впал в беспокойство, и когда потемнело, стал оглядываться, словно за спиной у него кто-то стоял. Когда снова прогремел гром, близкий и оглушительный, он испуганно дернулся и что-то пробормотал насчет лампы. После чего исчез в кухне и вскоре появился с дешевой масляной лампой, поставив ее на стол.
– Не люблю темноты, – объяснил Дюваль. – Возможно, это покажется вам странным, но когда долго живешь один, невольно появляются причуды. – Он вздрогнул и уставился на Чарльза. – Но есть вещи, которые не объяснишь причудами.
Он опять посмотрел по сторонам и, склонившись к гостю, тихо произнес:
– Я знаю, что он за мной следит. Чувствую его взгляд за окном. Дверь у меня всегда на запоре, но когда я выхожу, он следует за мной. Я слышу его шаги, однако никого не вижу. Порой мне кажется, будто я больше не выдержу, по ночам здесь очень тихо, а я совсем один. Так легко сойти с ума. Но пока я в своем уме. Нет, я не сумасшедший.
– Кто же за вами следит? – невозмутимо спросил Чарльз. – У вас есть какие-нибудь мысли на этот счет?
Дюваль покачал головой:
– Не знаю.
– Надеюсь, не наш Монах?
Вздрогнув, художник побелел как полотно.
– Нет, нет! Но говорите тише. Кто знает, может, нас подслушивают?
В стекло стучал дождь, и вряд ли кто-нибудь сидел в засаде в такую погоду, однако убеждать в этом больного неврастеника было бессмысленно. Чтобы немного подбодрить художника, Чарльз пошутил:
– Значит, Монаха даже упоминать нельзя?
Дюваль энергично кивнул:
– Нет. Есть те, кто постоянно слушает меня, хотя они и притворяются глухими. Это такая мука! Иногда мне приходит в голову, что надо отказаться от всех этих попыток – у меня больше нет сил, он умен и изворотлив!
– Друг мой, похоже, кто-то имеет над вами власть. Не волнуйтесь, я же не спрашиваю, кто он.
Опять ударил гром, и Дюваль вздрогнул.
– Да, он имеет надо мной, как вы выразились, власть, а если я возымею эту власть над ним? Что тогда?
Художник судорожно сжал пальцы, он был так изможден, что Чарльз невольно почувствовал к нему жалость.
– Простите за совет, но я думаю, вам лучше уехать и не вести жизнь отшельника. Это плохо влияет на ваше душевное здоровье.
Дюваль дико посмотрел на него.
– Да не могу я уехать! – вскричал он. – Я привязан к этому месту! И даже не смею говорить об этом! А мне есть что сказать! Вы бы все отдали, чтобы узнать то, что известно мне. Я же не дурак и прекрасно вижу, что́ вы ищете, вы и тот, другой. Но вы ничего не найдете, а я найду! Не верите? Считаете, все это пьяный вздор? Нет. Да, я иногда напиваюсь. Но сегодня я трезв. Что вы хотите увидеть? Молчите? Но я и так знаю: вы жаждете увидеть лицо Монаха.
Чарльз хотел ответить, но на него обрушился новый поток слов:
– Но вы его не увидите. Я тоже этого желаю, и придет день, когда это случится. И когда оно откроется передо мной, всего лишь на мгновение, вы знаете, что я сделаю? Думаете, я вам скажу? Нет, я никому не скажу, но тогда я стану свободен! И смогу наконец отомстить. Тогда хозяином буду я!
Вспышка молнии заставила Чарльза зажмуриться. Заскрипел стул, и Дюваль вскочил, уставившись в окно.
– Что это? – задохнулся он. – Что это было? Лицо? Лицо, прижатое к стеклу?
– Вздор, – проговорил Чарльз. – Просто подсолнечник развернуло ветром. Посмотрите сами.
На лбу у Дюваля выступила испарина.
– Правда? Да-да, я вижу. Никого нет. Но могу поклясться, что там что-то мелькнуло. Это все проклятая гроза. Терпеть не могу молнии. Они выводят меня из себя. Иногда я боюсь, что у меня не хватит мужества освободить себя. Когда я сижу здесь в темноте, часто вспоминаю того, другого, который умер…
Открыв буфет, он достал оттуда полупустую бутылку виски и два толстых стакана.
– Выпьете со мной? В такую грозу надо успокоить нервы.
– Нет, спасибо. По-моему, если за вами кто-то следит, нужно сообщить об этом в полицию.
Дюваль бросил на него быстрый взгляд. Налив себе виски, он залпом осушил стакан и несколько повеселел.
– Нет, я этого не сделаю. Вам кажется, что я говорю глупости? Я, Луи Дюваль, который ничего не боится?
Дождь почти прекратился, и Чарльз собрался уходить.
– Гроза, кажется, прошла. Вы не возражаете, если я пойду? – Он поднял купленную картину. – Уверяю вас, я оценил вашу работу. И если когда-нибудь вы сочтете, что я достоин вашего доверия, вы знаете, где меня найти.
– Спасибо вам. И за это тоже. – Художник помахал оставленным Чарльзом чеком. Вместе с самообладанием к нему вернулась и прежняя заносчивость. – Настанет время, когда вы будете гордиться, что купили картину Луи Дюваля по такой скромной цене.
Однако суждение это не нашло поддержки ни у Чарльза, ни у его родственников. Вернувшись домой, он продемонстрировал им картину, и они изумленно затихли.
