– Если Барт задумал жениться, дело может закончиться инсультом. Не нравится мне эта история, Юджин.
– Я считаю, что Барту нужна такая жена, как Лавди. Она его живо образумит, – продолжил он, лениво пуская кольца дыма. – Но вряд ли остальные думают так же.
– Не нужно его поддерживать, – взмолилась Клара. – И без того неприятностей не оберешься. Мне всегда не нравилась эта девчонка.
Юджин не выказал желания продолжить разговор, и она замолчала. Но душевное спокойствие ее было нарушено столь сильно, что она испортила целый дюйм своего вязанья, чего раньше с ней никогда не случалось.
Несмотря на успокоительные рассуждения, Клара сознавала, что Пенхаллоу просто лезет на рожон. Его поведение всегда отличалось экстравагантностью, но в последнее время он потерял чувство меры. Всю жизнь Адам презирал условности и не считался с общественным мнением, сейчас же он, казалось, намеренно приводил в ярость окружающих, злобно наслаждаясь их унижением. Подобная перемена в его умонастроениях серьезно тревожила Клару. Грубая и бездумная безжалостность прежних лет сменилась намеренной, если не сказать иррациональной, жестокостью, подчас совершенно бессмысленной и беспричинной. От желания властвовать над зависимыми от него людьми, вынуждая их жить по его правилам, Адам перешел к деспотической тирании, ставшей для него самоцелью. Когда он был в расцвете сил и здоровья, его невоздержанный язык наносил раны походя, без намерения уязвить, теперь же, когда Адам сильно сдал, для него не стало большего удовольствия, чем метать ядовитые стрелы, которые пробивали броню даже у толстокожих Пенхаллоу. Он не упускал случая повергнуть в смятение своих домочадцев, словно вымещая на них свою физическую немощь. Все эти поступки не имели никакого смысла, что заставляло его сестру сомневаться, в своем ли он уме. Адам без всякого смущения сообщил ей об оружии, которое он применил против Клиффорда, чтобы заставить его взять к себе Клэя, и был безмерно счастлив, увидев ее расстроенное лицо.
– Адам, если ты не хочешь, чтобы я жила в Тревеллине, тебе достаточно об этом сказать, – с достоинством произнесла Клара. – И незачем втягивать моего сына. Я и так уеду.
– Да кто говорит о твоем отъезде, старая! – небрежно бросил Пенхаллоу. – Я просто слегка пошантажировал Клифа! Видела бы ты, как он извивался. Одно удовольствие было смотреть!
Казалось, он был глух к переживаниям сестры, не сознавая, как больно ей было узнать, что сын не желает видеть мать в своем доме. А может, нарочно сообщил ей об этом, чтобы насладиться ее замешательством. В любом случае она не доставит ему удовольствия, признавшись, что выстрел попал в цель. Клара сделала вид, будто не приняла его слова всерьез. Но, несмотря на всегдашнюю отстраненность, она не могла не видеть, что в семье зреет раздор, и мучилась смутными предчувствиями надвигающейся беды.
Глава 8
Узнав о судьбе, уготованной ему отцом, Клэй засыпал мать письмами, полными отчаяния и туманных угроз. Он писал, что лучше умереть, чем жить дома; юриспруденция убьет в нем душу; он не собирается подчиняться произволу Пенхаллоу; ему никогда не везло в жизни; никто его не понимает и, наконец, мать должна что-то предпринять.
Фейт прилежно отвечала сыну, полная решимости оградить его от отцовской тирании. Упорно обивала порог конторы Клиффорда, пока тот, потеряв терпение, не распорядился ее не принимать. Тогда Фейт попыталась заручиться поддержкой сводных братьев Клэя, однако ее затея тоже провалилась. Хотя перспектива оказаться под одной крышей с Клэем их вовсе не радовала, Юджин и близнецы предпочли вообще не встревать в это дело. Ингрэм, который легко уживался со всеми, кроме Рэймонда, от души посочувствовал Фейт, соглашался с каждым ее словом, обещал сделать все, что в его силах, и забыл об этом на следующий день. Рэймонд же сообщил, что уже высказал отцу свое неодобрение и не собирается возвращаться к данному вопросу. Добавил, что после смерти мужа Фейт получит хорошее наследство, поэтому ей нужно пару лет потерпеть, после чего она обретет финансовую независимость и сможет субсидировать любые сумасбродства сынка. Его бестактный совет так возмутил Фейт, что у нее случился очередной нервный срыв. Чтобы унять бессонницу и головные боли, она послала Лавди в Бодмин за лекарствами, количество которых могло подорвать и самое несокрушимое здоровье, и постоянно докучала окружающим, рассказывая, сколько веронала ей требуется принять, чтобы ненадолго сомкнуть глаза.
Естественно было предположить, что Фейт найдет сочувствие у Вивьен, но та была слишком занята своими проблемами и к тому же считала, что женщина, которая была так глупа, что вышла замуж за Пенхаллоу, вполне заслужила свою участь. После последнего разговора со стариком тлеющее в ней недовольство разгорелось огнем. Любой пустяк вырастал в ее глазах до размеров вселенского зла. Вивьен всячески пыталась оторвать Юджина от семьи – выклянчила у редактора газеты обещание взять ее мужа в качестве театрального критика, нашла несколько подходящих квартир в Лондоне и строила планы, как будет зарабатывать сама, показывая иностранцам лондонские достопримечательности. Но ни один из этих прожектов не был воплощен в жизнь, поскольку никакие силы не могли заставить Юджина отказаться от приятной праздности. Между бровями у Вивьен залегла напряженная складка. Она постоянно вышагивала по комнатам, торопливо куря и обдумывая все новые идеи. Конрад высказал предположение, что Вивьен скоро взорвется, и она действительно производила такое впечатление. Бездействие приводило ее в ярость, и она давала выход своей неуемной энергии, часами гуляя вдоль реки, что, несомненно, успокоило бы ей нервы, если бы она не растравляла себя беспрерывными размышлениями о невыносимости бытия в Тревеллине. Дома же Вивьен делила свое время между заботами о Юджине, ссорами с деверями и придирками к прислуге.
Она громче всех возмущалась ленью и расхлябанностью Джимми. Вивьен утверждала, будто все деньги, которые дает ему Пенхаллоу, он проматывает в ближайшей пивной, и возмущалась, что Джимми позволяет себе грубить. Домочадцы этим жалобам не особенно внимали, но тем не менее от них не укрылось, что их незаконнорожденный родственник стал меняться не в лучшую сторону. Пенхаллоу становился более беспомощным и в последнее время чаще прибегал к услугам Джимми, предпочитая его даже Марте. Старик требовал, чтобы Джимми сообщал ему обо всем, что происходит в доме, в результате чего парень возомнил себя важной птицей и вел себя столь вызывающе, что Барт в сердцах спустил его с лестницы. Джимми растянул руку и сломал ребро. Кое-как поднявшись, он, бормоча угрозы, так злобно посмотрел на стоящего наверху Барта, что тот начал спускаться, намереваясь довершить воспитательный процесс. Джимми бросился наутек и, подкрепив себя внушительной порцией джина, отправился в спальню к Пенхаллоу. Там он продемонстрировал свои увечья и мрачно заявил, что не останется в Тревеллине, где его избивают парни, которые ничем не лучше его самого. Вырази Пенхаллоу хоть малейшее сочувствие, Джимми не преминул бы рассказать ему о Барте и Лавди, однако хозяин разнес его в пух и прах.
– Наглец! Он не останется! Кто ты такой, чтобы вякать? Будешь жить там, где я скажу! Ребро сломал, говоришь? Ну и что? И поделом тебе. Не будешь злить моего бешеного сынка! Избаловался до черта!
