– Ну а ты что? – спросила она потерянно.
– Отказала, конечно, – тихо ответила Люция.
– Но почему? – изумилась Оливия.
Она ожидала самого худшего. Её красочное воображение успело уже разыграться; она представляла себе, как в ответ на вопрос Артура подруга произносит "да", наблюдала мысленным взором за движением её губ при этом и почти слышала в голове эхо её взволнованного голоса, пробивающегося сквозь смущённую улыбку… Но, как ни странно, весть об отказе Люции не принесла ей никакого облегчения. Напротив, Оливия даже почувствовала себя неловко.
– Надеюсь, не из-за меня? – строго спросила она.
– Нет… Я… Я просто не уверена, что хочу… – запинаясь, проговорила Люция.
– Он не нравится тебе? – огромные широко раскрытые глаза Оливии смотрели с безжалостной прямотой, они заглядывали в душу, читали в ней, и Люция, не выдержав, отвела взгляд.
– Я не знаю…
– Не уходи от ответа. Не жалей меня. Если ты отказываешься потому, что боишься сделать мне больно, то мне не нужна такая жертва. Я не имею права её принять. Я не прощу себе того, что стану помехой чужому счастью.
Оливия заметила, конечно, характерный для домашних девочек-отличниц излишний киношно-книжный пафос в своих словах, она всегда его замечала, но при всём желании она не смогла бы сейчас сказать ничего другого. Фраза выскользнула легко, словно заготовленная реплика актрисы. Люция молчала, потупившись, на щеках её выступил лёгкий румянец.
– Так он нравится тебе? – повторила свой вопрос Оливия. Она готова была в этот момент принять всю жестокость мира и даже с каким-то странным упорством нарывалась на неё, она почти желала услышать "да".
– Нет, – ответила девушка.
Удивительно яркая и длинная молния в эту секунду прошила небо, и вслед за нею сквозь лес, медленно нарастая, прокатился долгий рычащий гром. Порыв штормового ветра принёс первую крупную каплю.
– Бежим! – воскликнула Люция, – Сейчас как хлынет!
Она взяла подругу за руку и потянула за собой. Ладонь её была тёплой, прикосновение ласковым. Оливия без особой охоты, но всё же последовала за нею.
Ей казалось, что Люция лжёт; слишком трудно было поверить в то, что кто-то может оставаться равнодушным к чарам Артура. Он, конечно, с виду самый обыкновенный парень, но уж если он ставит себе цель очаровать кого-нибудь, то сопротивление просто бессмысленно…
Однако Люция и не думала обманывать подругу. Она действительно не могла разобраться в обуревавших её чувствах, разложить их по полочкам, определить, что есть что. Иногда ведь даже взрослым умудренным жизненным опытом людям бывает трудно понять самых себя, не говоря уже о подростках! Разумеется, утверждение, что Артур был Люции совершенно безразличен, заведомо оказалось бы ложью, но вот сказать с уверенностью, какие именно причины привели к зарождению в ней некоторого чувственного волнения по отношению к нему, не представлялось возможным – было ли это её собственное очарование, порождённое вниманием юноши к ней, либо очарование внушенное, индуцированное чувством Оливии, которая, имея на Люцию сильное влияние, постоянно говорила при ней об Артуре – эти причины нельзя было вычленить, отделить одну от другой, или, скорее всего, имели место они обе в равной степени, это уже не имело значения, итог был таков: Люция, присмотревшись к Артуру, начала находить в нём всё больше привлекательных черт, её к нему потянуло. Однако поначалу, ощущая неловкость и даже вину перед Оливией, Люция очень стыдилась этого чувства и всячески пыталась подавить его в себе, но, несмотря на все её старания, оно только разгоралось ещё сильнее. Артур продолжал ухаживать за Люцией, и каждый визит его был для неё испытанием: он упрашивал девушку назвать причины отказа, но не могла же она пустить все усилия Оливии по демонстрации безразличия коту под хвост и объявить ему, что просто-напросто совесть не позволяет крутить с ним под носом у лучшей подруги? Да и зародившееся чувство Люции не было таким уж сильным, вины оказывалось достаточно для того, чтобы тормозить девушку от желания ему поддаться, и, в конце концов, оно бы угасло, если бы не проявленная Артуром настойчивость. Он каждый день приносил ей букеты, простаивал по полчаса под дождём, ожидая, пока она выглянет в окно, выхватывал у неё из рук даже лёгонькую пляжную сумку, когда она возвращалась с моря – всё это постепенно подтачивало скалу её неприступности. Добавить ещё и Оливию, чья ревность до невозможного преувеличивала значение ухаживаний Артура – рыдая, она доказывала подруге, что это и есть настоящая любовь, сулящая невероятное счастье, и ей, Люции, незачем так мучить бедного юношу отказами, тем более что она – ревность Оливии работала точно огромная лупа – и сама отвечает ему взаимностью.
Ничто так не вдохновляет на подвиги как примеры из классической литературы. Оливия как раз недавно прочла роман Достоевского "Идиот" и, впечатлившись, воображала себя теперь Настасьей Филипповной, которая, безумно любя князя Мышкина, пыталась женить его на Аглае Епанчиной. Жестоко страдая, эта женщина приносила себя в жертву во имя призрака всеобщего счастья, какое, с её точки зрения, эта женитьба способна была обеспечить.
– Не думай обо мне, – говорила Оливия, сидя каким-то вечером на постели; она обхватывала руками согнутые в коленях ноги, её роскошные распущенные волосы оттенка ольховой коры струйками сбегали по спине и плечам, – я ведь ему всё равно безразлична, у меня нет шансов, так пусть хоть одна из нас будет счастлива, незачем тебе отказываться от предлагаемого самой судьбой…
– Я не могу, – горестно шептала Люция, – как же я потом буду смотреть тебе в глаза…
– Так же как и сейчас! Я ведь сама тебя прошу, – Оливия взяла в руки лежавшую рядом свою всё ещё не законченную вышивку и механически воткнула в неё иглу.
– Но ты же будешь страдать…
– Ну и что. Я готова к этому. Каждый сам выбирает свою боль, – она выразительно взглянула на вышивку, – у каждого свой крест.
– А если можно этого избежать? – робко произнесла Люция.
– Тогда страдать будем мы обе, – оборвала её Оливия, – и Артур будет страдать, а больше всего на свете я желаю, чтобы он был счастлив, – добавила она с театральным пафосом; красивым движением головы закинув назад сползшую на лоб длинную волнистую прядь, Оливия отважно сверкнула глазами, – ты ведь хочешь встречаться с ним?
Люция не знала ответа. Она не была уверена. И снова не могла понять – это вина лишала её уверенности или Артур просто недостаточно ей нравился.
Теперь подруги говорили о нём практически постоянно, замолкая только тогда, когда кто-нибудь мог слышать их; они часами просиживали на "пятачке" или в своей комнате, если бывало дождливо или особенно знойно. Оливия вышивала, а пресытившись этим занятием, брала альбом, заворачивала использованные листы и рисовала карандашом нервные, мрачные, точно похмельных бред, картины, попутно уговаривая Люцию уступить не прекращавшему своё наступление Артуру. На плотной бумаге возникали извилистые лабиринты толстых древесных корней, зловещие спирали из переплетённых голых человеческих тел, деревья с глазами, невиданные существа: кошки-цветы, книги-птицы, кентавры, единороги… Оливия рисовала непрерывно, с нажимом обводила контуры предметов, монотонно штриховала тени хищно наточенным грифелем, смягчала их, размазывая пальцем, или углубляла новой штриховкой – она вкладывала в набор этих простых повторяющихся действий всё владевшее ею напряжение.
