Да, верно, не брался. Жили себе и жили. Века, тысячелетия.
Когда Аменхотеп пытался внедрить идею единого незримого бога, его вообще
свергли за такое кощунство, а евреи подхватили эту идею, приняли и начали
развивать.
Он вывалился наверх, жадно хватая открытым ртом воздух.
Сильные руки подхватили, он увидел встревоженные лица коммандос.
– Случилось что?
– Все в порядке, – прохрипел Стивен. – Как
вертолет?
– Джон и Гонсалес… вон они затаились, ждут. А мне
велено охранять вход в этот бункер. Передали, что вертолет уже вылетел.
– Подождем, – сказал Стивен.
Коммандос снова лег и полностью слился в окраске с руинами,
Стивен перевел дыхание, а мысль уже пошла дальше, разматывая нить, что идеально
было бы, если бы какая-то группа, большая или малая, это для задачи не так
важно, взялась бы нести тот факел духовности, что несут евреи. Это сразу бы
сняло все обвинения, которые бросают евреям. Увы, ни одна организация, ни один
масонский орден, ни одна структура не выдерживает этого испытания.
Да, человек слаб и корыстен. Чтобы его заставить делать
что-то полезное, но не приносящее ему немедленного удовлетворения, нужно
искать, на какой козе к нему подъехать. В древности один египетский жрец по
имени Моисей придумал, вернее, воспользовался готовой реформой Аменхотепа,
который пытался внедрить идею единобожия. Египтяне воспротивились, тогда Моисей
пообещал группе иудеев освободить их и вывести из рабства, если они откажутся
от многобожья и воспримут единого бога.
Заслуга иудеев в том, что оказались восприимчивы к этой
идее, в то время как самый просвещенный народ того времени египтяне не поняли и
не приняли. Чтобы общаться с выводимыми из Египта иудеями, пришлось взять толмача
Аарона, который знал иудейский и египетский, и вот так, через Аарона, Моисей
руководил группой беглецов, проповедовал им. Правда, евреи так и не признали
Моисея своим, сволочи неблагодарные. Ни одно событие его жизни не стало
праздником, и хотя он их освободитель, вывел из плена, даже имя упоминается
всего один раз в Хаггаде, которую евреи читают каждую Пасху в память о своем
исходе. Даже единственный памятник Моисею сделали не евреи…
Послышался далекий рокот, из-за руин вынырнул низко летящий
на огромной скорости вертолет, завис на долю секунды и приземлился с такой
точностью, как может сделать только компьютерный мозг, у которого все двигатели
под контролем.
Из темного проема выпрыгнул Дуглас, в бронедоспехах, также
похожий на инопланетянина. Защитный щиток поднялся, Стивен увидел смеющееся
лицо.
– Привет, – сказал Дуглас и сердечно обнял его с
такой силой, что обшивка костюма заскрипела. – У тебя, как всегда, меньше
всего потерь, больше всего трофеев!
– Да какие там трофеи, – ответил Стивен с
досадой. – Это оказался генерал для представительства. А на самом деле
какая-нибудь мелочь. Вряд ли выше капитана.
Дуглас воскликнул:
– Ты не понял? Все группы несут тяжелые потери!..
Некоторые уничтожены начисто. Никому, кроме тебя, не удалось захватить
пленных!..
– Просто повезло, – ответил Стивен.
Дуглас покачал головой:
– Знаешь, может раз повезти, два повезти, три повезти…
но потом все-таки такое везенье нужно называть другим словом: умение. Тебе
удается делать все, Стивен, за что берешься!..
– Да ладно тебе!
– Ну хорошо, где твои пленники?
– Там внизу.
Вслед за Дугласом из вертолета вылезли двое могучего
сложения десантников, и хотя в бронекомплекте не очень-то разглядишь мускулы,
но двухметровый рост и широкие плечи не спрятать. Еще Стивен заметил, что один –
негр, другой – латинос: Дуглас всегда придерживается всех нужных мелочей,
благодаря чему и взобрался так высоко по служебной лестнице, хотя, честно
говоря, ни на одной ступеньке не показал себя, как не блистал и в операциях.
Первым спустился негр, Дуглас выждал, пока от него пришел
сигнал, что внизу чисто, полез в трубу, а за ним, вежливо отстранив Стивена,
покарабкался латинос.
Стивен криво усмехнулся, Дуглас не там осторожничает, кивнул
Крису, будь начеку, полез следом.
Дуглас огляделся в бункере, смерил долгим взглядом старого
священника, его охранник-негр тут же взял того на прицел, оглянулся на Стивена:
– А где пленный?
Стивен кивнул в темное жерло трубы.
– Дэн отвел подальше. Нечего слушать наши переговоры.
– Разумно, – одобрил Дуглас свысока, в присутствии
своих коммандос он старался держаться покровительственно, подчеркивая свой
более высокий ранг, что выглядело несколько смешно: в боевых условиях настоящие
командиры так никогда не делают. – А этот… который в бинтах?
– Умер уже при нас, – сообщил Стивен. – Не
поверишь, русский. Нет, не русский еврей, а именно русский. Антисемит, конечно!
Оказывается, для них жиды, с которыми они всегда воевали, лучше, чем мы,
американцы…
Дуглас отмахнулся:
– Идиот.
Латинос двинулся за ним в проем, а негр остался в бункере,
автомат не выпускает из рук, огромных, как у гориллы, поводил по сторонам
налитыми кровью глазами, всхрапнул, сел на лавку. Что сразу затрещала под
неимоверной тяжестью.
Стивен прикинул, что в самом негре живого веса не меньше чем
килограммов двести пятьдесят – триста, тут уж точно без экзоскелета не
обойтись.
В наушниках раздался голос одного из коммандос:
– Командир, пилот вертолета спрашивает, долго ли ему
ждать.
– Трусит? – спросил Стивен недобро.
– Еще как, – ответил голос без привычной веселости,
с которой начинали кампанию. – Мы ж тут как на Луне после столкновения с
астероидами…
– А почему не спрашивает у своего командира?
В наушниках хмыкнуло:
– Боятся Дугласа. Честно говоря, он уже не тот, не тот…
с той поры, как оставил нас и ушел в управление…
– Пусть вертолет ждет, – оборвал Стивен. – Мы
сами заинтересованы, чтобы Дуглас побыстрее убрался.
За его спиной негр рассматривал в упор старого священника,
тот вздыхал и отводил взгляд, а негр втолковывал ему свысока:
– …вроде бы с виду не совсем дурак, а не понимаешь
такой элементарной вещи, что, борясь за Добро, тем самым порождаешь и Зло…
Он сыто рыгнул, посопел, вспоминая, что хотел сказать,
продолжил:
– Так же, как когда я, например, делаю ионизатором
живую воду – у меня получается еще и мертвая в соседнем сосуде, иначе
невозможно… Ага, невозможно, взыскуя добра, не получать и зла. И вообще: тебе
сколько, старик? Шестьдесят пять? Ого! Ну, если в шестьдесят пять человек не
понимает, что не существует абсолютного добра и абсолютного зла, то это склероз
или маразм. Другого объяснения нет. По-моему, делить все и вся на Добро и Зло,
черное и белое – ошибочная точка зрения, простительная только незрелым,
по-юношески максималистским умам.
