– Это уж в нашей натуре, – проворчал президент.
– Более того, – сказал Юмекс, – имеется
немало документов и письменных свидетельств, что в подобных конфликтах
греческие правители всегда становились на сторону иудеев. Они прекрасно видели,
что высокая греческая культура быстро поглощает восприимчивых иудеев, а будет
полное поглощение на десять или на сто лет раньше или позже – для государства
неважно. Но это было важно для эллинизированных иудеев, их жизни исчислялись не
столетиями, вот и перегибали, вызывая сопротивление…
Файтер рассматривал его пристально, но Юмекс выдержал острый
взор, полностью уверенный в своей правоте.
– Я слышал, – сказал президент осторожно, –
что какой-то греческий правитель все же пытался искоренить остатки иудейской
религии…
Юмекс потемнел, сделал горестный жест.
– Антиох Эпифан, – проговорил он сквозь
зубы. – Если бы этот дурак не наломал дров, тоже стараясь ускорить, то
эллинизация свершилась бы сама по себе, Иудея еще тогда влилась бы в семью
народов! А мои соотечественники не вызывали бы такую ненависть и недоверие
среди всех народов.
Глава 6
Иерусалим возвышался на горе, похожий на яркий факел в ночи:
из слепяще-белого камня, прекрасный, величественный и гордый. Едва прошли под
аркой ворот, Гургис сразу ощутил покой и прохладу: накаленные тротуары
постоянно поливают холодной водой, вместо колодцев фонтаны, а воду можно
набирать, всего лишь подставив кувшин под бегущую из пасти медного зверя струю.
У ворот и дальше, на улицах, часто встречали горожан, Гургис
сперва принял их за греков: чисто выбритые лица, с голыми ногами, почти все
обнажены до пояса. Когда прошли мимо первой группки, Гургис сказал негромко:
– Говорят не по-гречески…
– Иудеи, – пояснил Неарх с победной
усмешкой. – Да, пока что говорят на иврите… между собой, но вообще-то
стараются общаться на греческом, языке культуры и искусства. А греческие имена
они взяли сразу же. Вслед за греческой одеждой и манерой брить бороды.
Гургис провел кончиками пальцев по тщательно выбритому лицу.
– Бр-р, не представляю, как я ходил с лохматой
бороденкой! Как вспомню, даже спина краснеет…
– Да уж, – проворчал Неарх, – самому
вспомнить противно. Но это все позади. Иерусалим – уже греческий город. Богатые
горожане Иерусалима сейчас заканчивают строить гимназию, это все на их деньги.
Мрамор на колонны везли из-за моря!
Гургис покрутил головой:
– А как же местные жрецы? Я слышал, они роптали…
– Недолго, – сообщил Неарх.
– Что так?
– Против воли народа не попрешь, – ответил Неарх
со смешком. – Первое, что принесли греки, – это демократию. Голос
даже рядового жителя должен быть услышан и учтен. А когда почти все жители
восхотели и гимназию, и академию, и даже стадион для соревнований…
– Это бесподобно, – согласился Гургис. –
Бесподобно, говорю, когда горожане сами берут на себя борьбу со жрецами. И сами
добиваются, чтобы здание гимназии было выстроено в самом лучшем месте!..
– Ты увидишь, – сообщил Неарх, – осталось
только благоустроить парк для прогулок и бесед…
Они прошли к пустынной части города, Гургис остановился как
вкопанный. Чаша стадиона расположилась среди олив и платанов, как огромная
белоснежная раковина, величественная и торжественная, едва ли не самое
прекрасное, что в состоянии творить руки людские.
Отсюда сверху видно, как там, внизу, крохотные голые
человечки состязаются в беге, прыгают в длину, а также красиво метают диск.
Самим грекам не до стадиона: в город приезжают только торговцы или сборщики
налогов, которые, завершив дела, тут же возвращаются обратно, а соревнования,
как большие, так и малые, – дело самих иудеев, которые восприняли идею «В
здоровом теле – здоровый дух» сперва смущенно, потом с великим энтузиазмом.
Гургис смотрел восхищенно. Греческий взгляд на человеческое
тело как на нечто прекрасное быстро овладел просвещенными иудеями, особенно
быстро восприняла новое молодежь, и сразу количество красивых иудеев как будто
утроилось, когда вышли на улицы чисто выбритые, с расчесанными волосами, с
красивыми мускулистыми торсами, которые раньше стыдливо прятали, а теперь можно
выставлять напоказ…
Неарх толкнул его в бок. Гургис оглянулся. По дороге,
подпрыгивая на каменистой дороге, катит тележка, запряженная осликом. В поводу
его вел крупный немолодой иудей, борода лопатой закрывает грудь, длинные волосы
падают на спину, все пегое из-за частой седины, сам иудей покрыт дорожной пылью
с головы до ног, весь серый, только глаза сверкают из-под нависших бровей, тоже
покрытых пылью, зло и непримиримо.
Иудей медленно удалялся, Гургис внимательно смотрел ему
вслед.
– Да, – сказал он, – это тот, что пять лет
тому приходил забирать из гимназии своего младшего сына. Помню, талантливый
юноша! Мог бы стать ученым, скульптором, математиком… А сейчас наверняка пасет
тощих коз на склонах голых гор. А его отец каждую осень появляется здесь,
привозит козий сыр на продажу. И все это время поносит нас на всех площадях.
Сколько же энергии у этого узколобого фанатика!.. Ведь немолод, уже ходит,
опираясь на палку, а какие речи закатывает!
Неарх ухмыльнулся:
– Пусть. Он проиграл.
– Так ли?
– Так, – ответил Неарх уверенно. – Вся
еврейская жизнь изменилась с приходом греков. Разве по нас не видно? Мы ведь
уже эллины. Если в других странах жители реагировали в первую очередь на
греческую армию, на длинные копья фаланг и великолепные мечи греков, то мы все
жадно набросились на греческую культуру и поглощаем ее так, что за ушами стоит
треск.
Гургис кивнул:
– Да, эллинская культура превосходит все культуры мира.
И потому все умные люди во всех странах перенимают ее и сами становятся
эллинами. Однако неграмотные пастухи упорно цепляются за своих богов…
– За своего бога, – поправил Неарх. – У них
один бог.
Гургис отмахнулся:
– По привычке вырвалось. Эти старосты горных деревенек
да жрецы в тех краях как раз к пастухам и обращаются.
– Пусть, – произнес Неарх благодушно. –
Иудейская молодежь уже восприняла философский скептицизм и отказывается
принимать наивное толкование Библии в мидрашах. Они спрашивают напрямик: может
Тора помочь нам решить наши вопросы или нет? И священники в бессилии разводят
руками. Вот в этом и есть победа!
Гургис все еще смотрел в ту сторону, где в тени греческих
портиков скрылся старый священнослужитель. Лицо его оставалось задумчивым.
– Знаешь, – сказал он наконец с некоторой
нерешительностью, удивившей его самого больше, чем Неарха, – мне стало
известно, что почти все эти священники, так яростно поносящие нас на площадях,
дома очень тщательно штудируют идеи Платона, логику Аристотеля, теоремы
Эвклида… Вообще изучают греческую философию и науку куда тщательнее, чем те,
кто уже эллинизировался с легкостью.
